Кир Булычев - Возвращение из Трапезунда

— Вы живете на Нижней Николаевской в доме вдовы Петерсон. Запомнили? У них есть паспорт, к счастью, без фотографии, и когда будете уходить, обязательно его возьмите. Когда я освобожусь, я сразу отыщу вас, и мы поменяемся документами.

— Сумасшедший дом, — сказал Оспенский. Он сидел на нарах разувшись и постукивал пятками по грязному полу.

— Я думаю, этого достаточно, — удовлетворенно сказал Елисей Евсеевич. — Теперь будем ждать.

— Чего? — спросил Андрей.

— Кого вызовут первого. Хотите пари?

— Хочу, — сказал Андрей. В голове шумело, словно он выпил бокал шампанского. Мученик казался прекрасным, умным и остроумным другом. «Почему мы не встретились раньше, мне так недоставало старшего друга!»

— В наших общих интересах, — сказал Мученик, — чтобы сначала вызвали Мученика.

— Почему?

— Со мной им придется разбираться, может подняться шум — тогда наш с вами план будет погублен. Но если вас вызовут первым и сразу отпустят — тогда мы победили.

Конечно, Мученик рисковал, потому что Берестова могли счесть за офицера и расстрелять. Зато Мученика Гавен убьет наверняка.

В камере снова наступила тишина. Все ждали, что шаги остановятся у двери. Но надзиратели прошли мимо, и еще некоторое время тишина сохранялась, слушали, как открывается дверь соседней камеры…

Начали возникать голоса, шевеление — и тут снова пауза: по коридору идет молчащая, но шумная множеством шагов группа людей.

Перед дверью возник шум, возня, потом кто-то крикнул:

— Прощайте, господа! Передайте всем, что мы невиновны!

Камера молчала, будто никто не слышал.

Оспенский сделал несколько шагов к двери, хотел что-то прокричать в ответ, но остановился и понял, что опоздал, — люди в коридоре уже ушли.

Оспенский не стал возвращаться к нарам. Он так и стоял посреди камеры, руки в карманах.

Андрей молчал. Он боялся, что их заговор обнаружится и его наверняка расстреляют. Он старался думать о других вещах, о приятных, но ничего другого в голову не вмещалось. Но он так старательно заставлял себя думать о приятном, что прослушал тот решающий момент, когда дверь открылась снова. И случилось неожиданное.

— Всем на выход! — крикнул надзиратель от двери. — Хватит вам прохлаждаться. Выходи по одному.

Он сделал шаг от двери в коридор, и обитателей камеры охватила растерянность — надо было шагнуть к открытой двери, за которой обещана вроде бы свобода, а может быть, и смерть, — и неизвестность эта может разрешиться только в случае, если ты уйдешь из относительно темной, душной безопасности камеры.

— А ну давай, кто первый! — крикнул надзиратель.

Оспенский, который стоял близко к двери, решительно пошел вперед — и это движение потянуло за собой других. И повлекло Андрея, словно он был щепкой.

Когда Андрей, протолкнувшись сквозь узкое горнило двери, попал в коридор, он увидел, что в коридоре стоят несколько надзирателей и матросов. Старший надзиратель спрашивал каждого, кто показывался в двери:

— Фамилия!

Потом отыскивал ее в списке, который держал в руке, и показывал рукой направо или налево, — две кучки людей стояли в коридоре под охраной надзирателей.

— Чистые и нечистые, — сказал кто-то за спиной Андрея, но Андрей не стал оборачиваться. Внимание его было приковано к пальцу надзирателя, который замер над списком.

— Ну? — крикнул он вдруг и уперся в лицо Андрея маленькими очками. Андрей обернулся, будто ожидая поддержки от Елисея Евсеевича, и в самом деле услышал подсказку:

— Мученик.

— Мученик! — с облегчением произнес Андрей. Главное — прыгнуть в воду, потом уже не так страшно.

— Ну и фамилия, — сказал надзиратель, ведя карандашом по списку, и Андрей заметил, что возле фамилий были какие-то значки.

— Есть Мученик, — сказал надзиратель с облегчением, а у Андрея было чувство усталости, будто он вместе с надзирателем целый день перекапывал списки в поисках Мученика.

«Я — Мученик, в этом есть перст судьбы, — думал Андрей. — Сейчас они спохватятся».

— Направо! — сказал надзиратель, Андрей замешкался, и второй надзиратель грубо подтолкнул его. Андрей не видел, кто стоит рядом, впрочем, это не играло роли. До него донесся голос Елисея Евсеевича:

— Берестов. Андрей Сергеевич. Будьте любезны!

Группа людей, невидимой и безгласной частицей которой был Андрей, двинулась по коридору прочь от камеры.

Они миновали открытую железную решетку, затем еще какие-то двери, узкую лестницу вниз и оказались у выхода из тюрьмы: сквозь приоткрытую дверь проникал холодный мокрый воздух.