Кир Булычев - Возвращение из Трапезунда

— Сколько? — спросил матрос, появившийся в этой двери. На нем была мокрая офицерская фуражка и черный бушлат.

Надзиратель передал ему список.

— Тридцать два, — сказал он, — всего тридцать два.

— Отлично, — обрадовался матрос. — Хорошо работаете. Никого себе не оставили?

От черного прямоугольника двери отчаянно дуло.

Матрос сложил список, положил в карман и приказал:

— Выходить по одному!

Андрей понимал, что он сейчас окажется на улице, и в то же время поведение матроса было таким, будто он не собирался отпускать арестантов. Люди выходили, и матрос громко считал их. Андрей оказался тридцатым. Ему вдруг захотелось остаться в тюрьме, но сзади стояли надзиратели, которые были рады избавиться от Андрея.

Андрей прошел сквозь дверь и оказался в мире, где не место живому человеку, — сверху хлестал ледяной дождь, под ногами было скользко, ветер был таким промозглым, пронзительным и яростным, что Андрея начала бить дрожь. Выбегая из тюрьмы, люди оглядывались — и другой матрос приказывал: вперед, вперед!

Там стоял большой открытый грузовик с высокими бортами.

Матросы велели людям лезть в грузовик, и тогда Андрей вдруг окончательно понял, что произошла ошибка — их везут убивать! Никто не будет везти людей ночью в открытом грузовике для того, чтобы выпустить на свободу. Нет, это неправда, просто надо освободить тюрьму, тесно в тюрьме, и поэтому их перевозят в Симферополь. Это объяснение было таким здравым, что он почти успокоился.

Когда тридцать два заключенных были в грузовике, в кузов забрались два матроса с пистолетами, и один из них приказал всем арестованным сесть на пол.

Сразу стало теплее и не так дул ветер.

Матросы уселись на задний борт.

— Ну что, спаслись от смерти? — спросил Оспенский, который оказался рядом.

— Вы здесь? — Андрей даже обрадовался, что есть знакомый человек.

— И я, и вы, и еще тридцать офицеров и угнетателей трудового народа, — сказал Оспенский. — Если когда-нибудь вы встретите на том свете господина Мученика, плюньте ему в лицо!

— А вы думаете, что ему лучше? — спросил Андрей. — Ведь не исключено, что нас везут на вокзал, чтобы отправить в другую тюрьму.

— Это еще зачем? — спросил Оспенский.

— Сидеть! Сидеть! — кричали матросы, следя, чтобы заключенные расселись.

Андрей повторял для себя: «Все-таки на вокзал — вот мы поедем и увидим, что едем на вокзал».

— Сидеть!

Над бортом рядом с Андреем поднялась рука, которая осторожно кинула ему на колени портсигар и исчезла. Андрей инстинктивно накрыл портсигар обеими ладонями.

Он потянулся к борту. Там в матросской одежде и в заломленной назад бескозырке стоял татарин Иса, которого Андрей помнил по партизанскому отряду Ахмета. Иса улыбался, показывая голубоватые в темноте зубы.

— Вы что? Вам плохо? — спросил Оспенский, обнаружив способность переживать за других в момент, когда на свете уже не остается никого, кроме тебя самого.

— Спасибо, — сказал Андрей, чувствуя, как в нем поднимается торжество, именно торжество превосходства над этим миром, над прочими людьми, прикованными к своему часу и покорно плывущими, подобно щепкам, по реке времени.

Торжество питалось гордыней, словно Андрей сам придумал и изготовил портсигар, словно он и есть Дедал, уже испытавший крылья.

Сидя в той же позе, Андрей осторожно и уже привычно провел по ребру портсигара. Портсигар вернулся к владельцу, а это могла сделать лишь Лидочка, которая видела, как он пропал. Надо уходить. Уходить и забыть об этом сумасшедшем доме, о страшной камере и ночном путешествии под ледяным дождем. Андрей нащупал кнопку, но не нажал ее, он понял, что этого не надо делать в грузовом автомобиле, потому что обязательно упадешь на землю с большой высоты — сначала надо выйти из грузовика.

Грузовик ехал довольно долго, и заключенные жались друг к другу, и никто не разговаривал, словно все уже умерли, даже матросы на заднем борту казались мокрыми статуями. Сейчас можно кинуться на матросов, невольно начал рассуждать Андрей, — их тут всего двое, — свалить их и бежать!

Как бы в ответ на его мысли грузовик прибавил скорость. На такой скорости спрыгнуть с мотора — значило искалечиться. И матросы, как бы уловив мысль Андрея, зашевелились, положили ладони на раскрытые кобуры.

Он уйдет… а Оспенский? У него же двое детей! Как ему помочь? Обнять его и нажать на кнопку — а если портсигар не может взять двоих, вернее всего, он не сможет этого сделать, значит, они оба погибнут?