— Но его жизнь не надо спасать! Это мое дело. Я его сам спасу.
— А вдруг случится, что ты не сможешь? Ты же только человек!
— Я очень хитрый человек. Если они нам не отдадут Андрея, мы всех поставим к стенке.
— Но если не выйдет, передашь?
— Если не выйдет, мы так будем бежать, что некогда отдавать портсигары.
— Ахмет!
— Давай сюда свой портсигар. Только я ничего не обещаю.
— Я знаю.
— А теперь иди внутрь, а то совсем холодно, простудишься.
— Вы когда уходите?
— Мы пойдем в одиннадцать, — сказал Ахмет.
— Вы не будете штурмовать тюрьму?
— Глупо! Зачем нам умирать? Мы должны внутрь пройти, у нас там люди купленные.
Они ушли раньше одиннадцати, и Лидочка была обижена — она сидела в комнате, смотрела на часы, ждала одиннадцати, чтобы проститься с татарами, тайком перекрестить их. Но они ушли раньше, и когда она выглянула на веранду, их и след простыл. Для Лидочки началось тягучее и томительное ожидание, в котором медленнее улитки двигалось время.
* * *
После завтрака Коля Беккер заснул и проспал почти весь день, приказав Раисе всем говорить, что его нет дома. Но Раиса и сама ушла, все еще сердитая на Колю за то, что тот не хотел освободить Елисея Мученика. Это не значит, что она поспешила выручать старого друга, — Раиса была привязана к людям по-кошачьи: пока мужчина рядом, он хорош и любим. Но людей, которые были в каком-то другом, далеком месте — в отъезде, в тюрьме или померли, — она любить и даже помнить не умела, даже имена их вспоминала с трудом. Так и с Мучеником — он и без того отступил далеко назад перед Колей, а теперь пропал. Коля поступил плохо, не по-людски, не порадел за Елисея, но его тоже можно понять: чего ему вступаться за Раисиного любовника? Обидно было, что Коля недобрый, но Мученика не было жалко.
Так что Коля спокойно проспал весь день, а к вечеру проснулся от выстрелов на улице, совсем близко. И решил не выходить: был велик риск ходить по улицам, а к тому же неясно было — куда идти? В Морской штаб? А если его громят матросы и топят офицеров? А может, пойти к Гавену? Нет, Гавен совсем уж чужой, он может придумать для Коли дело, которое запачкает его репутацию, — а Коле не хотелось, чтобы его связывали с большевиками.
Коля поел, сам себе согрев еду, и стал ждать возвращения Раисы, а пока что играл в шашки с ее сынишкой, который, хоть и маленький, был в шашках силен…
Гавен, которому матрос принес из тюрьмы списки арестованных, страшно устал, он с ног валился — вторые сутки почти без сна! Он читал список, а думал о том, как бы поспать хотя бы полчаса. После каждого имени, написанного большими полуграмотными буквами, стояли пометки: «о», что означало офицер, и «п» — подозреваемый, или вовсе не было пометки, что означало, что составитель списка не представляет, почему заключенный оказался в тюрьме.
Гавен понимал, что он, волей судьбы вершитель жизни и смерти этих людей, должен всматриваться в этот список и быть холоден, но объективен. Но это было невозможно сделать без того, чтобы самому не допросить всех заключенных, — ведь доверять матросам было невозможно. Но ни он сам, ни его немногочисленные помощники не имели ни времени, ни формального права допрашивать тех людей. Больше того, ни один из узнаваемых членов его партии не должен был и близко подходить к тюрьме, чтобы никто никогда не связал с большевиками кровавые события в Севастополе.
Гавен, впрочем, отлично понимал историческую миссию, возложенную на него. И в частности, без всякого озлобления и даже с печалью осознавал, что обязан отдать на заклание офицеров, содержащихся в тюрьме, — иначе город не будет достаточно запуган, другие партии подавлены страхом, иначе не будет оснований и возможности захватить власть, имея в своем распоряжении лишь горстку заговорщиков. И для того чтобы совесть, существовавшая в Юрии Петровиче, как и в каждом человеке, молчала и не мучила его, Гавен не хотел видеть офицеров — пускай они останутся именами в списке врагов революции, но не людьми, у которых есть жены и дети.
Гавен, как недавно приехавший в город, мало кого знал на флоте и в полуэкипаже, так что, ставя крестики у фамилий, уже помеченных роковой буквой «о», был по-своему объективен. За двумя исключениями.
Среди первых же фамилий встретилась знакомая: Берестов Андрей Сергеевич. Возле фамилии стояла буква «п».
— Бред и чепуха, — сказал Гавен.
Нина Островская, которая как раз заглянула в комнату в поисках своего блокнота, услышала реплику и спросила:
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу