Виктория Гетто - Волк. Молодость.

Он многозначительно подмигивает, затем извлекает откуда то небольшую бутылочку, три бокала:

— Ну, за знакомство, Сергей?

Улыбаюсь облегчённо и без всяких задних мыслей:

— За знакомство!..

…Острые уши, торчащие из‑под свалявшихся волос, громадные, сейчас закрытые глаза, комбинезона нет. Вместо него — какие то невообразимые лохмотья. Видно, что та истощена до последней стадии… Отжимаю тряпку, осторожно протираю лицо. Несколько капель попадает в приоткрытый рот, и горло делает судорожные глотки. Не прерывая своего занятия задаю вопрос:

— Её кормили?

— Сьере маркиз запретил даже подходить к клетке…

— И воды не давали?!

— Ничего, сьере барон…

— А где её вещи?

— Всё сожгли. Так приказано было…

— Твою ж… Где спальня покойного маркиза?!

— Туточки, сьере барон. По лестнице подняться…

— Веди!

Я подхватываю хрупкое, практически невесомое тело на руки, устремляюсь за бегущим мальчишкой. Да, она саури. Но после беседы с Ооли у меня нет желания бросать её на смерть. Солдаты устремляются за мной, и я только успеваю бросить:

— Воды нагрейте! И прикройте ворота.

Четверо отделяются, убегая обратно. Взлетаем наверх, мальчишка распахивает двери, склоняясь в поклоне. Вношу свою ношу внутрь — какая грязь!

— Так, солому с пола убрать, всё вымести прочь! Прибраться. Зови своих женщин, пусть немедля приступают. Дальше — вскипятить молока, принести мне. И мёд обязательно! Продукты в замке есть хоть?!

— Кладовые полны, сьере барон!

— Вот и займись! И белого хлеба мне, краюху!

— Сейчас исполню, сьере барон!

Парень исчезает, только стучат пятки по полу. Я же рывком сдёргиваю с большой кровати грязные шкуры, оставляя лишь матрас, набитый соломой. Ладно. Две минуты погоды не сделают. Осматриваюсь, замечая два больших сундука. На них замки, но меня это не останавливает. Рывок, и с жалобным хрустом лопается крышка. Одежда… Вот то, что нужно! Кусок тонкого полотна. И отрез бархата в придачу! Самое оно! Раскручиваю толстую ткань, затем накрываю ей матрас. Он, вроде чистый и новый. Сейчас и так сойдёт. Затем выуживаю тощее, донельзя исхудавшее тело из лохмотьев, перекладываю на бархат, прикрываю полотном. Саури грязна до невозможности, но это ерунда. Пока просто оботрём тряпкой, потом помоем, как чуть окрепнет. Очень осторожно протираю её лицо, потом по каплям вливаю воду в приоткрывшийся рот. Горло ходит ходуном, жадно втягивая драгоценные капли. Где же пацан?! Огромные глаза чуть приоткрываются, но в них нет ни капли рассудка. Просто мутные, покрытые какой то поволокой. Мать Богов! Только бы не умерла! Не хочу!

— Сьере капитан, ворота закрыты, сейчас мост поднимают!

В комнату просовывается голова старшего охраны. Не отвлекаясь от своего занятия, бросаю:

— Хорошо. Пройдите по всем помещениям, проверьте тюрьму, если кто там сидит, то организуйте кормёжку, но не выпускайте, пока я не закончу.

— Сделаем, сьере капитан!

Сержант исчезает, а минут черед пять появляется мальчишка, несущий котелок с горячим, ароматно пахнущим молоком, горшочек с мёдом, буханкой белого хлеба. Тот, правда, чуть зачерствел, но это не страшно.

— Поставь рядом. И найди мне тростинку. Не слишком толстую.

Парень опять исчезает, но практически сразу появляется. В руках у него тонкая веточка. Пойдёт! Быстро зачёрпываю лежащей на подносе ложкой мёд, начинаю размешивать. Ещё одну. Пожалуй, хватит. Чуть приподнимаю саури, спохватываюсь:

— Иди, пусть женщины принимаются за уборку.

Тот убегает, с непередаваемым ужасом глядя на тело на моих руках. Устраиваюсь поудобнее, опирая девушку себе на грудь. Она по прежнему без сознания. Зачёрпываю ложкой приготовленную смесь, аккуратно вливаю ей в рот. Ну же, давай! Получилось! Рефлексы работают, и она глотает. Раз. Другой. Уже пятая ложка. Но шестая вдруг остаётся нетронутой. Расплёскиваясь по ткани, которой та прикрыта. Зато я замечаю, что рот плотно закрылся, а глаза, наоборот, широко распахнуты. Значит, очнулась? Она пытается повернуть голову, чтобы посмотреть на меня, но я позади, и это просто нереально. Зато я внезапно вспоминаю её речь, вбитую меня под гипнозом:

— Твои неприятности кончились. Лучше пей молоко. Другого тебе пока нельзя. Слишком долго была голодной.

Тело вздрагивает. Потом я слышу очень слабый голос:

— Кто… Ты?

— Друг. Не бойся. Я не сделаю тебе ничего плохого. Пей.

Подношу опять ложку ко рту. Саури судорожно глотает. Общими усилиями она опустошает котелок наполовину. Потом вздыхает: