Григорий Салтуп: Летатель - 79 (Historiy Morbi)

И спрятаться негде!

Проходного двора нет.

Через дорогу не перебежать - догонит!

В "Сайгоне" разыщет!

Сквозь землю не провалиться - асфальт в пять слоев, а под ним екатерининская мостовая!

Выхода не было!

Мутные стекла домов пялили сквозь меня пыльные бельма. За углом уже слышались шаги Виталия Верхоблядова. Я, отчаявшийся, затравленный человек, с ужасом смотрел на свою руку, в которую через пару секунд вцепится в лжетоварищеском рукопожатии верхоблядовская рука, - и -..., и

- Взлетел!

Радиокорр и стукач Верхоблядов прошел подо мной.

Замер.

Оглянулся.

Поправил очки. Осмотрел перекресток внимательно - медленно поворачивая голову, как подводная лодка перископ.

Меня нигде не было. (Для него).

Верхоблядов вздернул к лицу левую руку, зачем-то засекая точное время. Я парил над ним на высоте пять метров и чуть не давился от смеха: сверху Виталик смотрелся на редкость комично - серая шляпа-пижонка на куче тряпья.

Верхоблядов рванулся в сторону "Сайгона", очевидно, решил, что я уже там, в очереди за кофе; а я, взмахнув руками, взлетел выше и выше! Выше трамвайных проводов, балконов, крыш, утыканных телеантеннами, - вид открывался изумительный!

Справа от меня уходила к Неве Невская першпектива, изламываясь клюкой перед Дворцовой площадью.

Прямо передо мной шпиль Адмиралтейства стягивал к себе легкую сетку сереньких улиц.

Купол Исаакия вдали, купол Казанского напротив маленького мячика на крыше Дома книги.

Храм Спаса-на-Крови в лесах, в вечных лесах, как боярин в лохмотьях юродивого,

и,

крыши,

крыши,

крыши - Бог ты мой!

Никогда бы не подумал, что крыши Питера могут быть так красивы и пластичны.

Серыми жуками катились подо мной машинки и усатые троллейбусы.

Темные фигурки людей скапливались в отрядики на перекрестках и вдруг, по единому знаку, устремлялись бегом друг на друга в атаку: словно колонны солдат из враждующих муравейников. Но стычек не было - отрядики просачивались сквозь встречные ряды, и люди вновь замирали на перекрестках, уступая дорогу автомобильным жукам и длинным желтым гусеницам спаренных автобусов.

Лететь оказалось удивительно легко и радостно!

Да, именно - легко и радостно!

Чисто и свободно!

Никто не толкался, ничто не давило!

Воздух и небо вливались в меня!

Мои легкие переполняла радость, а невесомое тело послушно было каждой моей мысли, - я сделал вираж, по спирали взлетая еще выше, и вдруг "тра-та-та-та-та-та!" - милицейский свисток прошил подо мной небо, как очередь зенитного пулемета.

Меня отшатнуло. На углу Литейного и Невского собралась толпа.

Перепуганные автомобили замерли нестройным стадом. Желтая милицейская ПМГ истерично ревела сиреной, как ишак с колючкой под хвостом.

Я резко спикировал во двор углового дома, ощутил под ногами землю, свидетелей приземления не было, две старушки на лавочке сидели спиной ко мне. Одернул сбившийся свитер, оправил брючины, закурил, успокаиваясь, и вышел на улицу к месту происшествия.

В толпе вскрикивали и задавали вопросы. Полная женщина, прижимая к груди пухлую сумку, скороговоркой объясняла:

- Покушение на милиционера. Бандит в синем свитере хотел револьвер срезать. Скрылся.

Я протолкнулся к центру. Молодой старшина, тараща глаза, сидел на асфальте, поддерживаемый санитар-кой.

Врач "скорой помощи" проверял его пульс. Второй санитар совал под нос старшины ватку с нашатырем. Врач, отпустив запястье старшины, диктовал в блокнот милицейского капитана:

- Пульс почти нормальный. Обморок. Припекло, но вряд ли. Слишком здоровый. Такое бывает. Обморок от избытка здоровья. Кровь в голову. Больше двигаться. Нашатырь ему помог.

Старшина, видимо, различал лишь погоны начальства и самоотверженно пытался доложить: - "В свитере... У-у-у! В синем свитере... у-ух!", - и нелепо, как куренок, взмахивал локтями.

Из-за плеч, голов и женских грив стрельнули в меня очки Виталия Верхоблядова, я послал ему воздушный поцелуй с кукишем и скрылся в толпе. Перебежал Невский и через несколько секунд я уже давился среди пассажиров троллейбуса.

От "хвоста" я оторвался и ехал на Васильевский остров. Меня одолевали сомнения: летал ли я или старшине только привиделось? - там, на Васильевском, был укромный двор, где я мог испытать обретенное чувство свободы.

Подворотня - налево, сквозь подъезд - во двор; это даже не двор, а черт знает что: тесная, как карман, прореха между корпусами остеклена сверху остроконечной крышей. Грязные стены, три окна - одно заколочено, два наглухо заложены кирпичами. Мутный свет со стеклянного потолка... Жуть, сладкий сон Сальвадора Дали. Я передернулся от отвращения, - но лучшего полигона для летателя в нашем городе не найти: безопасно! Я покомкал беретик, высыпал в него из карманов мелочь, ключи, записную книжку. Пристроил берет на чистое место и - взлетел!