Григорий Салтуп - Летатель - 79 (Historiy Morbi)

Провал... Момент отсутствия.

Но взрыва не было. Это точно.

Вернулся в себя: оказалось, я за столом сижу, под локтем "Журнал дежурной смены", в котлах давление нормальное, и уже двадцать минут четвертого. Ночь на исходе.

Мне смену сдавать в восемь утра.

Дотянул кой-как смену - думал: на улице-то, на свежем воздухе должно полегчать; а то последние часы в тесной котельной невмоготу стало. Один на один захлебывался в своих - непроизнесенных - словах, натыкаясь на патрубки и трубопроводы, шарахаясь от третьего котла: уж слишком он ровно гудел, подозрительно ровно. И телефон старинный с эдакими рогатыми рычажками, сороковых годов телефон, страшил меня своей рогатой убежденностью: казалось, подниму трубку, и логика будущей аспирантки по курсу марксистско-ленинской философии завалит меня кирпичами-цитатами:

"СЕМЬЯ - ФОРМА СЕКСУАЛЬНОЙ ЭКСПЛУАТАЦИИ ЖЕНЩИН!"

И то ли от обиды, то ли от недостатка воздуха (вентиляция барахлила) ком горловой дыхание перешибал; и голова разболелась - мочи нет - словно у институтки взволнованной...

Вышел из полуподвала на улицу, дунуло в лицо сквозняком питерским, полегчало голове, но так мне, доктор, стыдно стало! Стыдно, стыдно, Василий Иванович, - необъяснимо стыдно, даже, доктор, как-то не по-человечески стыдно, такой же стыд разъедал, наверное, грецкий орех, который корешки в землю запустить надумал, а его кабаньим копытцем сковырнули и схрумкали; и в бензиновой вони питерской улицы мне чудилась вонь из кабаньего хайла, и от этого стыдно, стыдно - за дома обшарпанные, за людей угрюмых, за блевотный запах из подъездов, мимо которых я проходил. Шел я не домой, в "Сайгон", чашку кофе после ночной смены пропустить.

Стыдно на крыше дома "НАРОД И ПАРТИЯ- ЕДИНЫ!" читать, все новая заповедь мерещилась:

"СЕМЬЯ - ФОРМА СЕКСУАЛЬНОЙ ЭКСПЛУАТАЦИИ ЖЕНЩИН. ДОЛОЙ СЕКСУАЛЬНЫХ ЭКСПЛУАТАТОРОВ!"

Стыдно за всех и за себя в особенности, потому что другим-то, может, и втемяшили в подкорку, что живут они лучше не придумать, и весь мир на нас равняется, но я-то не верю этому блефу, но, принимая его,- поддерживаю, как молчаливое большинство. Стыд мне кожу ест, словно меня голого прилюдно крапивой высекли. А тут еще мысль сквозанула дикая: год с Витушкой прожил и не смог ей объяснить, что ко лжи стремиться стыдно, не смог иль постеснялся; и тоже, - тридцать три года я в обманутой стране живу и кроме как кухонными трепами и брежневскими анекдотами ничем не попытался блеф разрушить. Год и тридцать три года - все псу под хвост, задарма прожиты..,

- Дзяньк! Трамвай под носом! Я отпрыгнул назад, уступая дорогу трамваю, вдруг - глаза в глаза лицо Виталика Верхоблядова за окном вагона.

Он мне по стеклу стучит, обрадовался случайной встрече, знак подает, что на остановке он выскочит, а я чтобы к нему шел. Остановка за углом, метрах в пятнадцати...

Я еще махнул ему рукой машинально, мол, ладно, в "Сайгоне" встретимся, и тут меня скрутило, доктор.

Доктор! Василий Иванович! Я к вам как Петька из анекдотов обращаюсь! Это можно и не записывать, это каждый человек должен изначально, с пеленок знать: не касайтесь, сторонитесь зануд с подловатым нутром! Он продаст вас с улыбочкой и потом в милую шутку все обратит, а если не продаст, то рядом с ним вы все равно испачкаетесь. У колодца - да не напиться, у дерьма - да не измазаться.

Ведь это он, Виталик Верхоблядов, моего друга под семидесятую-прим подвел.

Фамилия его настоящая Верхоблюдов, но он не обижается и на неблагозвучного "Верхоблядова", и, кажется, сам себе эту кликуху придумал. Как бы упреждая кличку заспинную.

Я его лет десять знаю: одно время соседями были. Он на радио в молодежной редакции ошивается. Всех и все знает, всюду без мыла проникнет, сотворит пакостливый репортаж, а потом тебе же в "Сайгоне" или в "Дохлом Голиафе" на Васильевском с улыбочкой объясняет:

- Иначе нельзя, Саня. Ведь я же советский журналист, а журналистика это вторая по древности после проституции профессия!

И улыбается, улыбается довольный:

- Мне платят за строки и за минуты в эфире, а не за то, что я на самом деле думаю. Пусть думают Они! - пальцем в потолок.

А ты сидишь напротив его, как оплеванный, и поддакиваешь сочувственно:

- Да, вот такая у вас, советских журналистов, сучья профессия: вторая по древности после проституции...

Трамвай громыхнул за угол. Скрипнули на остановке тормозные колодки, я уже сжался от неотвратимости верхоблядского рукопожатия, ведь даже после того, как он друга моего заложил, а потом "подвал" в вечерке тиснул: "Клеветник с комсомольских билетом" с подзаголовком "Враждебная радиопропаганда Запада действует", - я не оборвал с ним отношений, быть может, от страха, быть может, от недостатка брезгливости. Но сейчас, ошпаренный вселенским стыдом, я чувствовал, что если коснусь руки Верхоблядова, то меня просто-напросто разорвет!