Михаил Савеличев - Иероглиф

Максим оказался в странном состоянии. Его тело безмятежно развалилось в вонючей грязи, словно позеленевший от варки в химикалиях лангуст с безвольно опавшими лапками, клешнями, устрашающими когда-то длиннющими усами и глазами на стебельках, в совсем уж теперь бесполезном крепком шипастом хитиновом панцире, вроде как в насмешку сверху приправленном фантастической подливкой в виде кусков пластика и дымящихся луж разварных пельменей. Однако он, хотя его рожа уткнулась в двухсантиметровый слой вековой жижи, в сравнении с которой самая грязная канализация казалась лечебным минеральным источником, глаза были плотно залеплены ошметками снега и даже не лупали, а о жизни, теплившейся в его теле, свидетельствовали пузырьки на поверхности сумрачных вод, выплывающие из его ноздрей, вместе со всем этим разгильдяйством и невнимательностью, за которое нужно даже не гнать, а выпинывать под зад кованным сапогом из Общества, продолжал прекрасно видеть все происходящее в кафе, будто бы его эфирная составляющая не последовала вслед за глупым телом, а продолжала сидеть на своем месте, со стороны наблюдая за разворачивающейся комедией под названием "Вынос тела".

Когда его тело оказалось на полу в бесчувственном состоянии, в суетливом и хаотичном движении пятерых любителей ранних обедов появилась внезапная слаженность, деловитость, профессионализм, уверенность в своем правом деле и наглость по отношению к грудастой кассирше, которая, чего никак не ожидал от нее Максим, сделала слабую попытку помочь упавшему в ее глазах клиенту, и для этого она вытянула шею, дабы точнее поставить диагноз, правой рукой стянула цепугу, на случай, если упавший просто решил здесь вздремнуть, а другой потянулась к мотанному-перемотанному изолентой телефону, на случай, если клиент все-таки дал дуба и нуждается в срочной поcтoронной помощи.

Но ее героический поступок был пресечен в зачатке одним из близнецов, который выкинул уже ставший ненужным маскировочный поднос, вытянул из плаща невероятной длины автомат с насадками и с молчаливой местью ткнул его поросячьим дулом в зубы. Умная женщина замерла и, как и Максим, перecтaла подавать признаки жизни.

Тот, кто нанес Максиму удар прикладом по черепу (оставалось только удивляться - как это он пропустил такую достаточно длительную по времени манипуляцию, включающую маневр по заходу в тыл противника, доставание автомата, выбирание точки удара и силы размаха, чтобы, не дай бог, не проломить череп арестуемому, и, наконец, короткого и точного движения), присел на корточки рядом с ним, положив автомат на колени, и несколько десятков секунд разглядывал его затылок, спину и руки. Затем он, удостоверившись, что Максим не притворяется и лежит в полной отключке, осторожно ощупал его затылок, состроив брезгливую физиономию, как будто копание в грязных волосах было гораздо более неприятным занятием, нежели поедание здешних отходов, пусть и несостоявшееся. Состояние черепа арестованного его удовлетворило, и он кивком головы подозвал двух оставшихся незанятыми близнецов (еще один встал на входе, перегородив доступ в кафе с помощью такого же автомата), и они, поднатужившись, перевернули тело Максима на спину. Собственное лицо Максиму тоже не понравилось - оно было не только испачкано грязными потеками, словно винная бутылка, выуженная каким-нибудь бомжем из городской помoйки, но его все наискосок от левой брови до правой скyлы, через нос и губы пересекала широкая рана с pвaными краями и кое-где видневшейся белой костью чeрепа. Кровь еще не шла, но вывернутые наружу нежно-розовые лохмотья кожи уже налились, набухли, через несколько минут, когда шок немного пройдет концентрация адреналина в организме, сжимающем рваные вены и капилляры, снизится, страшная рана должна брызнуть красными фонтанами и взорвать страшной, умопомрачительной болью. Близнецы видимо, тоже поняв, что никакой приклад не справится с болевым отрезвлением, снова беззвучно заспорили, закачали головами, но особо увлекаться поисками истины не стали - они ловко и слаженно освободили тело от ненужного железа, свели руки Максима так, чтобы локти и кисти плотно прилегали друг к другу, и перемотали их какой-то удивительной зеленой шиластой веревкой, которую он не мог хорошо рассмотреть из-за плеч близнецов, но которая, как ему показалось, в процессе связывания весьма и весьма активно шевелилась, как живая змея. В результате такой неудобной и не на месте перевязки, его ладони уперлись в нос, что придало ему оттенок комичности - казалось, физическое тело втихаря гнусно посмеивается над бессильным телом астральным, только и могущим, что стоять в уголочке и наблюдать, как этот бесчувственный сосуд жизни бесцеремонно за ноги поволокли к выходу. В кафе еще никто и никогда не убирался столь большой и тяжелой тряпкой, и поэтому неудивительно, что за Максимом оставался относительно чистый, на общем фоне, след на синтетическом красном ковре. Затем его потянули вверх по лестнице, и голова глухо застучала по ступенькам, словно вверх тащили не человека, а плюшевого медвежонка, набитого опилками. К счастью, живая иллюстрация к сказке продолжалась недолго - ступеней было всего четыре. Человек на входе услужливо открыл дверь, разве что не отдав честь поверженному врагу, и тело Максима скрылось на улице. Сторож кассирши с сожалением спрятал автомат под плащом, не oтKa3aв себе в удовольствии помять ее чудовищные груди, наконец оторвался от этого занятия и, не оглядываясь, зашагал вслед за остальными. Кассирша невoзмутимо поправила помятые формы, водрузила цепь на старое место и скучающе уставилась в прoстранство. Свет померк, и Максим вернулся в свое тeло.