Дмитрий Сафонов - Радио Судьбы

Он закрыл за собой тяжелую дверь. Дверь стояла чуть под углом, как люк, ведущий с улицы прямо в подвал, и с наружной стороны на ней росла трава, дверь захлопнулась, и теперь Ваня почти не видел ее в зарослях земляники. Если бы он случайно прошел мимо, то ни за что бы не догадался, что здесь есть дверь.

Он подумал, что дверь, видимо, открывается только изнутри, снаружи никакой ручки не было. Ну и пусть! Он не собирался возвращаться.

Ваня глубоко вздохнул и направился к реке, чтобы умыться. Он должен смыть с себя страх, налипший на него в мрачном подземелье, как паутина.

«Теперь все будет хорошо! – подумал он. – Теперь все должно быть хорошо!»

«Пускай ты не идешь в строю... пара-пара-пам! Но под одеждой штатскою-ю-ю... Везде и всюду узнаю... пам-парам-пам! Я выправку солдатскую-ю-ю...»

Ластычев спускался к реке по дороге, ведущей от ворот карьера. Дорога была чертовски крутой, и ему приходилось семенить короткими зигзагами – от края и до края. Обочин здесь не было – дорога была вырыта в земле, и по обеим сторонам возвышались небольшие склоны.

Собственно, он делал то же самое, за что его впервые представили к награде – выходил из окружения. Знакомое дело.

Правда, ему не приходилось прорываться с боем, он не задумывался над отвлекающими маневрами, не корректировал работу артиллерии и не поддерживал связь со своими. Он просто шел в свое удовольствие, ну да ведь это и понятно: ситуация была другой. На плечи не давил груз ответственности за жизни солдат – целой роты, если иметь в виду тот конкретный случай.

Он был один – старый, никому не нужный обходчик на глухом переезде. И он никуда не убегал по одной простой причине – некуда было бежать. Все равно он вернется в свою избушку, к Барону, на продавленный диван... Вернется, никуда не денется. Но чутье подсказывало, что сейчас надо держаться подальше от Бронцев. Лучше, если никто даже не заподозрит, что он там был. Потому что на самом деле – нечего ему там было делать.

Он не особенно опасался, что в кустах может кто-нибудь прятаться. Скорее всего, никого здесь нет. И быть не может, как это ни грустно звучит.

Вернуться к себе на переезд тем же путем, через Юркино? Он подумал об этом и решил не рисковать. Ситуация могла измениться, и неизвестно, в какую сторону. «Нет, лучше не рисковать».

Он вполне мог встретиться с ребятами, которые сначала стреляют, а потом разбираются. И это абсолютно нормально. На их месте, увидев ТО, что случилось в деревне, он поступил бы точно так же. «Хочешь вернуться домой – стреляй на каждый шорох».

Бронцы были нехорошим местом, и Ластычев понимал, что должен как можно скорее убраться оттуда.

Он спускался по крутой дороге и тихо напевал про себя армейские песни – те, под которые так легко было печатать сто двадцать шагов в минуту на гулком плацу. Он их знал превеликое множество. Вздумай он петь все по порядку, хватило бы на приличный концерт.

Сначала – в училище. Строевая песня роты. Затем, когда он стал молодым лейтенантом и получил под командование взвод, выучил другую песню. Потом – ротным. Третья песня. И так далее. На погонах появлялись новые звездочки, должности менялись, менялись и песни.

«Конечно, голос у меня не ахти... Зато громкий». Но сейчас он пел тихо – просто так, чтобы отвлечься. Чтобы не думать и не вспоминать о том, что оставил за спиной.

Но это оказалось не так-то просто. Ужасные картины вставали перед глазами одна за другой. Магазин... Почта...

«Идиотство...» Для Ластычева это было самой точной характеристикой увиденного, потому что тупое бессмысленное убийство ради убийства по-другому и не назовешь.

«Нечего из себя девочку ломать. Мне приходилось заниматься вещами и похуже... Но таким ИДИОТСТВОМ – никогда!»

«Цель оправдывает средства» – девиз иезуитов. Почему-то мягкотелые абстрактные гуманисты ругают этот девиз напропалую, утверждая, что не существует цели, которая была бы способна оправдать такую страшную вещь, как убийство.

Ластычев знал, что есть такая цель. И не одна. Но с тем, что случилось в Бронцах, это не имело ничего общего.

И... он ничего не мог с этим поделать. Все, что он мог – это попытаться спасти свою шкуру от случайной пули. Не торопиться попасть в траурные списки.

Когда он уловил какое-то шевеление в кустах, тело среагировало мгновенно – раньше, чем сознание. Ластычев бросился на ближний склон и прижался к нему животом. Затем тихо перекатился на спину и прислушался.

Там кто-то шел, продираясь через кусты. Шел довольно громко, не таясь.