Дмитрий Сафонов - Радио Судьбы

Вот если бы пистолет... Да парадный мундир со всеми орденами и регалиями... Да «отходную» рюмочку... Вот это да!

Тогда бы он не спеша помылся, побрился, причесался, оделся, встал бы перед зеркалом и, улыбаясь, пустил себе пулю в лоб. Вот тогда бы ему не было стыдно.

Нет, стыдиться тут нечего. Надо уметь поставить точку. Но надо уметь это сделать красиво. Достойно.

Или жизнь тебя одолеет, или ты – ее. И, даже если она победит, ты ее можешь оборвать. Сам. Оставить за собой последнее слово. Слово, но не хрип, рвущийся с посиневших губ.

Ну а пока у него нет пистолета... Он думал «пока». Умело находил компромисс.

Впрочем, сегодняшний денек выдался на славу, и он не располагал к грустным мыслям. В кармане лежало восемь рублей сорок копеек. Это немного. Но ведь могло бы и вовсе ничего не быть? По сравнению с «ничего» восемь рублей – это уже «что-то». «И сорок копеек, не забывай!»

Он усмехнулся, вспомнив, как Ларионов пожалел сигарету.

– Чмо! – припечатал Ластычев, поддернул мешковатые штаны, так и норовившие упасть (ремня у него не было, а кусок гибкого провода, который его заменял, постоянно скользил, можно было подпоясываться бечевкой, но ее тяжело развязывать), и бодро зашагал вперед. В Бронцы.

Как он их ловко провел!

Он вернулся в дом и, отойдя в глубь комнаты, через занавеску наблюдал, что творится на переезде. Пока все было тихо. Барон вроде тоже успокоился.

Ластычев поставил чайник на плиту и вскипятил воду. Затем высыпал в собачью миску две горсти геркулеса, добавил треть банки тушенки (самой дешевой, даже производитель стыдливо называл это «мясорастительными консервами») и запарил все это дело кипятком.

Сам он тушенку не ел, обходился одними макаронами. Это, по его мнению, было честно: ведь Барону не объяснишь, почему он должен голодать. К тому же Барон не пил. И не курил. По крайней мере, при хозяине.

Получив зарплату, Ластычев в тот же день (чтобы не поддаться соблазну и не пропить) ровно половину тратил на геркулес и тушенку и потом прятал это от самого себя в отдельную тумбочку. Пес был несколько худоват, но ребра не торчали, и шерсть лоснилась. У него даже был настоящий красивый ошейник.

Пес достался ему случайно. Один знакомый, сержант из Ферзиковского РОВД, числившийся там кинологом, уволился и упросил начальника оставить Барона за ним. Ну, подмазать начальника было несложно, гораздо сложнее оказалось содержать Барона.

Сержант подался на заработки в Москву – знакомая картина, сейчас он работает где-то на двух работах, что-то сто рожит... Говорят, получает бешеные деньги – почти двенадцать тысяч в месяц. Но с собакой пришлось расстаться.

Барон был уже взрослым псом – четыре года, – когда Ластычев привел его к себе. Сначала он рычал и даже бросался на него, но комбат быстро усмирил пса. Цепкими пальцами схватил его за шкуру на загривке и крестце, раскрутил и отбросил в сторону, как щенка. И Барон сразу понял, КТО здесь главный.

– Это как в армии – подчиненному надо четко дать понять, что его жизнь – в руках командира. Тогда он будет повиноваться беспрекословно и выполнять любые, даже на первый взгляд абсурдные приказы, не задумываясь.

Барон был служебной собакой и вырос в питомнике. Все три зимы своей жизни он провел в открытом вольере и не боялся мороза.

Но Ластычев был великодушен: он сам сколотил для Барона будку (на этого теленка ушла чертова уйма досок, пришлось отодрать парочку от дровяного сарая) и в самые лютые морозы пускал его к себе в избушку, на диван, где они лежали, прижавшись друг к другу, и даже на другой бок поворачивались, как по команде, одновременно.

Ластычев приготовил для Барона еду и вынес миску на улицу. Он не оборачивался на патруль, стоявший на переезде, но краем глаза все видел. Со скучающим видом он снова зашел в избушку, прошел в дальний конец дома и тихонько открыл окно, выходящее на противоположный от переезда торец. Высунулся, прислушался... Вытащил из кармана мелочь и зажал ее в кулаке... И, сложив руки, нырнул в густой бурьян, с удовлетворением отметив, что абсолютно четко убрал голову на грудь, вовремя сгруппировался и бесшумно перекатился на спину. В следующую секунду он уже стоял на ногах и, пригнувшись, короткими перебежками продвигался к редкой лесополосе, тянувшейся вдоль дороги.

Это было здорово. Это все равно что найти на пыльном чердаке свой первый велосипед и снова оседлать его. Сначала тело не слушается, велосипед мотается из стороны в сторону, переднее колесо выписывает кривые, педали скрипят, и заржавевшая от долгого бездействия цепь потрескивает... Примерно так же, как поясница. Но потом... Тело само все вспо минает. Движения становятся уверенными, педали скрипят все тише, и – кто бы мог подумать! – ты уже мчишься под уклон, отпустив руль, поддерживая равновесие одной только задницей... Ха! Когда-нибудь он должен был залезть на этот чердак и найти там свой велосипед.