Дмитрий Сафонов - Радио Судьбы

В глубине души он надеялся, что девушка в последний момент передумает. Инструктор внимательно посмотрел на нее. Но голубые глаза по-прежнему горели холодным огнем.

Инструктор вопросительно дернул подбородком: прыгнешь? Девушка кивнула, и шлем надвинулся ей на самые брови. Инструктор мотнул головой вправо, в сторону двери: давай? Он не подталкивал ее, оставляя время для выбора. Просто мотнул головой.

Покачиваясь под тяжестью ранца, девушка подошла к двери и выглянула в проем. Увидела летное поле, уменьшенное высотой до размеров географической карты, белые крестики самолетов, стоявших около диспетчерской вышки, дальний лес, густо зеленеющий на востоке... Она не зажмурилась и не закричала. Она собралась, черты миловидного лица застыли, и очаровательные губки сложились в яркую точку.

Девушка шагнула в проем. Инструктор проводил ее взгля дом. Пару секунд маленькое тело крутило набегающим потоком, затем мягко раскрылся огромный купол, и новоиспеченная парашютистка стала медленно снижаться.

Все! Слава богу! Только бы ее не занесло ветром куда-нибудь. Ну да ладно, там, на земле, за этим проследят. В случае чего – помогут. Хорошо, если бы она не забыла вовремя сжать колени и напрячь ноги. Еще лучше – если она вспомнит инструктаж и сообразит в момент приземления развернуться против ветра, как учили. Ну и будет совсем здорово, если, приземлившись, она быстро вскочит и успеет забежать за купол, чтобы погасить его, – иначе ее утащит ветром черт знает куда, до самого Серпухова.

Инструктор улыбнулся и захлопнул дверь. Им предстоял подъем на настоящую высоту. Это всегда радовало.

За плечами у него было полторы тысячи прыжков, но каждый подъем на высоту неизменно вызывал прилив адреналина. Ну, может, не такой большой, как у «перворазников» – в этом им можно только позавидовать, – но все же ощутимый. Тело становилось легким и звонким, сердце наполнялось радостью. Все хорошо. Все просто отлично!

Он еще не знал, что для всех оставшихся в вертолете это будет последний подъем на высоту.

В аэроклубе всегда избегали этого страшного слова: «последний». Говорили: «крайний».

Но для них это был именно последний подъем.

Деревня Юркино. Десять часов сорок четыре минуты.

Николай Рудницкий потянулся и перевернулся на другой бок. Лето, дача, жара, блаженство... Хорошо поваляться в кровати.

Он лежал, не открывая глаз. Знал, что яркий солнечный свет заставит его окончательно проснуться. А так... Можно перевернуться на другой бок и посмотреть какой-нибудь интересный сон. Самые интересные сны снятся утром, если снова провалиться в зыбкую дремоту. А может, они просто лучше запоминаются? Может, в этом все дело?

Николай перевернулся, натянул на плечи легкое летнее одеяло. И почувствовал, как на его лоб легла мягкая прохладная ладонь.

Нет, придется вставать. Ваня не даст ему поспать. Сыну скучно одному.

Николай со стыдом почувствовал, как в его душе зашевелилось легкое сожаление о пропавшем утреннем сне.

«Да черт с ним! Какой тут сон? Ваня же хочет играть!»

Он открыл глаза и увидел лицо старшего сына. Круглое, белое, похожее на луну, со смешными оттопыренными ушами. Тонкая струйка слюны, сбегавшая из угла Ваниного рта, блестела на солнце.

Николай улыбнулся Ване, протянул руку и привычным жестом вытер слюну.

– Доброе утро, сынок! Как дела? Как спалось? Ваня расцвел и радостно загудел, как океанский лайнер, входящий в гавань.

– Что видел во сне?

Сын закатил круглые глаза:

– А... е... вку...

За шестнадцать лет Рудницкий научился хорошо понимать речь сына. То, что другим казалось бессмысленным набором звуков, на самом деле являлось речью. ВАНИНОЙ речью.

– Тарелку?

Мальчик затряс головой:

– А... е... вку... А... е... вку!

– Ты, наверное, хотел есть, а? – Николай прищурился. – Проголодался, обжора?

Он никогда не позволял себе сюсюкать с сыном. Он всегда болезненно морщился, когда знакомые или родственники жены начинали причитать: «Ванечка, Ванечка! На вот тебе конфетку, хочешь? Только разверни бумажку, с бумажкой не ешь».

Нет. Отец разговаривал с сыном как с равным. И пусть Ваня не всегда понимал его, но – Николай чувствовал – был ему за это благодарен. Ведь Ване очень хотелось быть таким же, как все.

Таким же... Но Ваня не был таким, как все. Эти дурацкие хромосомы – и кто только их придумал? – сложились в скверный пасьянс. Умные люди в белых халатах, которые всегда все знают, вынесли безжалостный вердикт: синдром Дауна. ЭТО они знали, не знали только самую малость – как лечится эта хрень? «Увы, прогноз неблагоприятный», – говорили они. «Хорошо, хоть он может в минимальной степени обслуживать себя». Это означало – не пачкает штаны и уверенно держит в руке ложку.