Андрей Дашков: Собиратель костей

Я – последний.

Только расстояние, отстраненность, взгляд издалека, неискажённый масштаб восприятия помогают мне остаться собой, не затеряться окончательно в унаследованном мною хаосе. Я нахожусь в странном пространстве. Я попал в воссозданную предками древнюю сказку о человеке, заблудившемся в дремучем лесу, и то, что притворяется за моей спиной мёртвым, окаменевшим, неизменным, бывает почище любого мифа или легенды. Но мои передвижения утратили прелесть приключения. Все окружающее меня намного волшебнее и опаснее любого мифического ландшафта с его кровожадными чудовищами, переселяющимися демонами и очеловеченными богами. Иллюзиям несть числа до сих пор. Явления и вещи, искушающие ум, тело и душу, предельно убедительны. Органам чувств по большей части нельзя доверять, но иногда они не лгут, и тем обиднее осознавать упущенные вероятности. Виртуальный мир теснейшим образом переплёлся с реальным, и от того каждое событие становится непредсказуемым и загадочным. Я всегда не вовремя оглядывался, но до сих пор не превратился в соляной столб. Солёными были только мои слезы – слезы внезапного счастья.

Я – последний.

Самый человеческий и прекрасный из городов, оставленный людьми и населённый только призраками и бессловесными тварями, кажется порождением другой расы, тоже давно покинувшей его и чуждой до холода в позвоночнике. Я исходил город вдоль и поперёк, преодолел страх и чудом избежал ловушек. Я поминутно вздрагивал и восхищался своим абсолютным, безнадёжным одиночеством. С ослепших небес летела снежная крупа, или яростное солнце дробилось в миллионах стеклянных осколков, или придуманные мною иероглифы новых созвездий с безжалостной монотонностью ползли, пригвождённые к колпаку, под которым уже не осталось ничего, заслуживающего моего внимания – не важно, что происходило и какая стояла погода, – мой внутренний барометр всегда предсказывал одно и то же.

Катастрофу.

Что мне остаётся? Сидеть и ждать. Слова должны прийти «оттуда». Должна быть расплата за эту скуку. Зреет зерно недолгой страсти. Скоро подует ветер скорби. В комнате тесно, любовь в заплатах. Самых лучших бросил давно в растерзанном памятью прошлом.

28 января 2065 г.

Две трети жизни он сидел в узкой комнате с пятью стареющими суками. Они пили чай в девять утра и три пополудни. Шамкали беззубыми ртами или искусственными челюстями и прислушивались к его телефонным разговорам. Проклятие это тянулось так долго, что он перестал удивляться себе, когда покорно размешивал ложечкой сахар в девять утра и три пополудни.

32 ноября 2090 г.

Мир – это место одиночества, где каждый прячется в своей скорлупе. Они все бегут от себя в душные комнаты, в тёмные сообщества – обречённые творцы, вдовы, маньяки, девушки, ядовитые старики… Несовершенный бег от стены к стене, утешение воссоединением с душами умерших, хотя это даёт чуть большую свободу и не такой кошмарный конец… Все смотрят сквозь тебя и твою карманную собаку и видят сигарету, плывущую в воздухе, и ощущают лёгкий ветерок, может быть, самую малость потусторонний – как из норы в небоскрёбе на сороковом этаже.

Но не спеши уходить. Кушетка, музыка, хрупкий свет… Я излечу тебя верой, но заберу твою молодость. Река, текущая из далёких мест, несёт лодки мимо. В одно прекрасное утро ты окажешься там, куда так долго идти и где так легко проснуться. Но ты не познаешь любви в скорлупе. А там, за стеной, всегда есть небо, и дует ветер перемен, и кричат тяжёлые птицы, и гнутся верхушки деревьев. Там нет зла, и потеряна только невинность, и так далеко воскресная тоска…

12 июля 2105 г.

Девяносто дней и ночей – и кончится ещё одно лето. Разбитые стекла блестят в пятнистой тени деревьев. В десять часов утра я вышел из рая. Жизнь становится ощутимой. Я вижу все это: женщина в красном платье, ботинок, брошенный на дороге, калека, умерший у подвала, очередь у пивной, пыльный асфальт… Закрываю глаза – совсем другое лето, и невозможно не пить, иначе можно начать сочинять стишки. Стишки.

1 июня 2148 г.

Там, где нефть впадала в зеленую реку, а в пещерах прятались падшие ангелы и воздух сгущался в деревья, – я припарковал свою двуногость и прекратил пищеварение. Я смотрел, как садилось солнце прямо на острые пики столбов и, уколовшись, подскочило вверх. Так начиналась новая жизнь – в тёмных извилинах башни, под сладостное пение ворон. Я сделал дырки в ушах, впуская пилу. Она пропилила во мне коридоры, по которым помчался солнечный свет. И тогда я открыл глаза и включил радость.