Андрей Дашков: Собиратель костей

В отличие от них бедные дурнушки и откровенные уроды излучали ненависть к миру и благодарность к ближнему. Они отдавали себя целиком, беззаветно и не требовали ничего взамен. Чаще всего их ожидало убийственное разочарование, но оно ничего не значило. Невозможная любовь была их короткой жизнью; обман становился их смертью. В этом и заключался смысл жертвы, приносимой ими жестокому божеству, разъединившему людей, и они знали, что наказание все равно неизбежно. Вот ещё один повод для сочувствия: мне нравятся те, кто наперёд знает про плохой конец. Назовите это обречённостью, а я назову это человечностью.

Благодарность, испытываемая Двуликой за ласку, пронзала меня, накапливалась во мне, настаивалась и превращалась в ответную любовь. В одном из странных измерений я уже любил женщину по имени Эрика. Сейчас я почувствовал, что могу полюбить снова. Не просто могу – я уже любил Еву-Двуликую. Она была реинкарнацией Эрики, я свято верил в это. Я любил её израненную душу, любил прекрасное существо, застигнутое врасплох кошмаром бытия и разделившее этот кошмар со мной. Родимое пятно я считал чем-то вроде стигматов, проступивших на теле той, которая страдала слишком много. Я готов был так же, как Габриэль, целовать багрового «паука», пожиравшего её лицо; она стала для меня тёплым сгустком света, заключённым внутри безобразной капсулы из плоти; этот свет согревал меня, он подарил мне новую жизнь, пробудил меня от спячки; с ним я ненадолго перенёсся в рай. А капсула… Капсула бесследно растворится в желудке Костлявой, и останется один лишь свет…

Но пока Двуликая жива, я заранее преклонялся перед её великодушием, даже если все окажется ложью, подделкой или самообманом. В тот день, когда любовь преобразит её и она станет красавицей, я безболезненно брошу её. В тот день Габриэль узнает, что я тоже умею блефовать.

Нет смысла подробно описывать последующие четыре года наших скитаний. Я понял: приключения тела – это самое примитивное, что может случиться с человеком в его жизни. Касательно же приключений духа упомяну только, что мне неоднократно приходилось пользоваться Силой, и с каждым разом моя способность контролировать её возрастала. Но каким-то таинственным образом росло и влияние Габриэля. Его чёрные крылья обнимали меня в незримом и немом потустороннем просторе, то ли защищая, то ли уводя к последним Вратам.

Мы посетили множество покинутых и обитаемых городов, выдержали бесчисленное количество схваток с теми безумцами, которые пытались встать на нашем пути; мы видели поклоняющихся западному ветру и встречали поклоняющихся зелёным огням; острые шипы чёрных роз Лиарета оставили шрамы на моем теле; нам приходилось носить разные маски: я был аристократом и шулером, бандитом и монахом-паломником, астрологом Зейды и стюардом «Южного экспресса», бродячим актёром и строителем Башни, а Двуликой довелось побывать в шкуре проститутки, жрицы Януса, отверженной, графини, сестры милосердия, крестьянки и волчицы; с тех пор я лишился двух пальцев на правой руке, аппендикса и трех зубов; Ева-Двуликая окончательно лишилась своего лица. Теперь хозяина сопровождали матёрый слуга и чудовище с багровой коростой, облепившей голову. Но я подозревал (нет, я с первой минуты нашей встречи знал!), что внутри безобразного кокона спрятан и ждёт своего часа некто прекрасный, святой и куда более неуловимый, чем бабочка…

Четыре года. Сотни снов и видений. Тысячи лиц. Манящие тайны Печатей. Призрачная заря над Новым Вавилоном. Гордый силуэт Башни, таранящей облака. Закрытый город ждал и звал меня. Мой родной город. Скоро, скоро – как только будет восстановлена линия кровного родства – я сумею снять Печать и войти в него.

Вечный город. Пока живёт человечество, оно будет непрерывно строить и разрушать его. Снова строить с муравьиным упорством и снова разрушать с лёгкостью безумия. Место и эпоха не имеют значения. Все, что мы можем, – строить или разрушать.

Я понимал, чем был на самом деле отцовский замок. Он был Башней, поднявшей наш род над грязью и прахом, вырвавшей нас из замкнутого круга животного существования. Виртуальные пейзажи были прошлым Башни или её вероятным будущим; свёрнутые ландшафты – альтернативой погубленной природе. Я сам создавал одно время новые уровни. Но чем больше этажей вверх, тем больше этажей вниз. Чем ближе рай, тем ближе ад. В тот момент, когда мой отец услышал ангельское пение, он услышал и вопль Иуды…