Александр Щербаков - Третий модификат

Я голоса лишился. А Владиславович этот, который Аркадий, так это спокойно подцепляет тартиночку под квас и мирнейшим образом меня в землю втаптывать продолжает:

- Разумеется, дорогой Александр Петрович, к вам лично у нас никаких денежных претензий нет и быть не может. Не вы к нам напрашивались, а мы сами вас пригласили, даже очень просили об одолжении. И цифра, названная Петром Евграфовичем, ни о чем не говорит. Нынче дорого - завтра дешевле песка морского, и наоборот. Я бы выразился так: достигнут принципиальный успех, доказана плодотворность концепций, на конкретном примере продемонстрированы возможности. Взгляните с этой стороны, Александр Петрович, и вы не сможете не признать, что так задевшее вас неудобство - это, не побоюсь такого слова, мелочь, частность, я бы даже сказал, пережиток. Да, пережиток пещерного взгляда на личность как на исключительную собственность индивидуума. Ни с кем и ни с чем неразделимую. До сей поры мы с этим мирились, потому что у нас не было другого выхода. И мы мирились, хотя понимали, что это не так. В самом деле, давайте подумаем, откуда она бралась, эта неразделимая личность. Ну, хотя бы ваша личность, дорогой Александр Петрович. В ее формировании участвовали сотни людей, и живых, и давно, так сказать, покинувших, вся природа первая и вся природа вторая. Есть ли на свете сутяга, который взыщет с вас в их пользу? Утверждаю, что нет. А ваш публичный отказ в их пользу всяк согласен считать благим порывом, но за кого вас примут, возьмись вы точно отсчитывать доли, кому что причитается. Абсурд! Феодальное ростовщичество навыворот! Опомнитесь! Давайте осмотримся, попривыкнем к этой нашей новой эре, а потом уже решим, стоит ли негодовать и бить посуду. Это мы всегда успеем.

- Удружили вы мне, мужики! - говорю. - Вот уж над чем я думать не собирался и не собираюсь. У меня других забот полон рот.

О! - говорит Бахметьев. - Святые слова. Мы натворили - нам и думать. Поверьте, за всеми прочими заботами мы и об этом печемся. Аркадий Владиславович заведует у нас сектором морали и этики и хлеб свой ест не даром. С наскока вы его не переспорите, Александр Петрович.

- Исключительно благодаря вам, - раскланивается этот Владиславович. Исключительно благодаря плодотворным беседам с вами. Вернее, предупреждая ваш вопрос, с той частью вас, которая, будучи занята не менее вас, тем не менее охотно сотрудничает с сектором морали и этики. Временно - без вашего ведома, но это по ее желанию, смею вас заверить. А уж вы с собой сами объясняйтесь. У вас лучше выйдет, честное слово.

- Хотите сказать, что "третий модификат" полностью в курсе дела?

- Именно так, дорогой Александр Петрович. Именно так и в отличие от вас. По крайней мере, до сего дня.

- Ну что ж, - говорю. - По-моему, самое время нам, двум Александр Петровичам, друг с дружкой перемолвиться по душам.

- И во благо! - плещет в ладоши Чекмарев. - Чем тесней, повседневней ваш контакт, тем полноценней результат. А мне, простите, с моей кручиной над интерфейсом - лямка с плеч долой. Я тут кабинетик выше этажом присмотрел. Можем позвонить оттуда. Только большая к вам просьба, Александр Петрович, дозвольте при разговоре присутствовать и записать. Все-таки первый такой разговор в мире, а? Экспонат!

- Чего уж там! - говорю. Пошли. Только как мне обращаться-то к этому вашему "модификату"?

- Сами почувствуете, - отвечает Чекмарев. - Образуется.

Ввалились мы всей ордой в чей-то кабинет, написал мне Чекмарев на бумажке номер - я эту бумажку где-то храню, - и я дрожащим пальцем этот номер набираю: не вмещается в разумение ситуация. Я сам себе звоню - ну надо же! А народ уставился на меня, как дикари на бубенчик.

Набираю. Там снимают трубку.

"Можно Александра Петровича?" - говорю. "Я у телефона", - слышу. И мой голос, и не мой. "С вами говорит Александр Петрович Балаев", - выпаливаю. И тут телефон как взрывается!

"Санек, привет! - слышу. - Наконец-то! То-то я слышу - вроде голос мой и вроде не мой! Ты откуда, дорогое ты мое животное?" - "Да из комитета, говорю. - Дипломчик на открытие тут мне вручили по твоей милости". - "Это на какое?" - слышу. "А у тебя что, не одно?" - спрашиваю. "Санек, дорогой! Где это видано, где это слыхано, чтобы у нас с тобой открытия считали не на кучки, а на штучки? Заявочки четыре там лежат. Да пять с твоей руки, итого девять. Не боись, Госкомизобр у нас не соскучится! Не томи! Что прошло?" "Вязкая извратимость нейтрона", - говорю. "А! - слышу. - Как тебе? Во нрав?" - "Как сказать, - говорю. - Штука-то во! Да не слишком ли круто ты мне ее поднес?" В ответ хохот. Довольный. Мой.