Дмитрий Щербинин - Облака

Вот - что-то рвануло поблизости. Я сижу тут, забившись в угол, в полуразрушенном доме - на улице этот адский свинцовый стрекот - кто-то вопит - пахнет кровью - воздух упругий, гневливый - грудь давит... Еще один разрыв... Кажется, меня зовут - нет не меня - кого-то другого.

Вот берусь писать стихотворение - понимаю, что оно может оказаться последним... Быстрее, быстрее вырвать эти строки:

Как же жаль, что я не птица,

Нет и крыльев у меня,

И что очи боли спица,

Вырвала, лишив огня.

И вот стою в кружении,

Из стали, лиц и слов,

Весь в боли и молении,

Здесь без любви, без снов.

И круговерть железная,

Срывает кожу, плоть,

А высь - а высь небесная,

Жива - за дымом хоть.

Как жаль, что я не птица!

Да - вырваться, лететь,

За той - в душе хранится,

Лететь, над адом петь!.."

Стихотворение еще было не закончено, однако, дописать его Диме не дали; со двора налетела целая волна отчаянных воплей, ворох взрывов, безумная трескотня пулеметов...

К Диме подбежал их командир - лицо все в копоти, а в глазах - твердое знание того, что надо делать и, затаенный до поры до времени, ужас от непонимания, что это его окружает, и что за безумие, и по какой причине он творит.

Со злобой, стараясь вырвать из груди эту боль непонимания, эту жажду НЕДОЗВОЛИМОГО, заорал он на Диму:

- Ну, что ты тут расселся?! В атаку! На прорыв! Ты понял, рядовой?! Встать!

Он вырвал из Диминых рук тетрадь, отбросил ее в сторону, побежал куда-то дальше...

- Все, на прорыв! - неслось по полуразрушенному зданию эхо его воплей. Времени нет! Нас окружают!..

Дима вскочил было, подхватил автомат свой, но тут заскрипел зубами, автомат отбросил, подхватил смятую тетрадь - отполз в густую тень под рухнувшим перекрытием, забился там в самый темный угол - и, едва видя пред собою лист, продолжил писать дрожащей рукою, и писал он теперь не шифром, но обычным русским языком:

"И, вновь, они хотят, чтобы я бежал куда-то... Бежать... Предательство? Трусость? Что я задумал - называют дезертирством. Не хочу оправдываться... Да, черт, оправдываться не хочу! Хочу крикнуть во весь голос! Нам всем надо уйти отсюда...

Здесь нет героев - здесь есть пустота,

И кто мы - не знаю, но с болью чета.

И кто создал этот рокочущий ад,

И нами порушил цветущий сей град?..

Веленьем чего, должен здесь я страдать,

И ради ли мира людей убивать?..

Кто я, - есть ли воля, иль робот пустой?

И кто нынче правит в безумии мной?..

Но, я вырываюсь из адских кругов,

Я вихрем пронзаю заслоны богов,

Я дьявол, восставший из темных оков,

Лечу ж я тебе в вое вольных ветров!

Вот - написал. Не знаю - пусть винят меня в трусости. Им ли винить меня?! Им ли, убийцам?!... Да, они двинулись на очередной прорыв. Да, вновь будут бежать стрелять, вновь - кого-то потеряют, вновь изможденные, пустые, копящие до иных времен боль свою, залягут в какой-нибудь грязи на ночь; и вновь бег, вновь стрельба по людям...

Нас будут подбадривать словечками о доблести, о долге... В чем доблесть стрелять незнамо за что по людям?! Долг - перед кем, перед чем?! В чем долг?! Для чьего блага этот самый долг...

Я не боюсь смерти физической - боюсь духовной. А здесь все пронизано этим умиранием - чернота вливается из лиц, из стен, из пламени, из трупов...

Вижу трусостью оставаться здесь, в Аду. Тупо двигаться с общим вязким течением к бездонной пропасти... Нас окружили... Что же - я попробую прорваться из этого круга к свету, к НЕЙ..."

И тут Дима замер минут на десять, и не слышал он больше ни разрывов, ни криков удаляющихся...

С какой же нежностью, лелея в душе словно хрупкий цветок, нырнул он в хрустально мягко-лиственные воспоминания - из этого то ада... Рука его вновь задвигалась по листку стремительно выводя стих:

Там где-то был город огромный и шумный,

И трижды чуждый мне,

Я жаждал темноты безлунной,

Бежал там в творческом огне.

И город был совсем ничтожен,

Закрыт для сердца и души,

Весь мир в душе моей положен

Во царстве лиственной тиши.

Но вот лишь лик - один, весь в свете,

Один - весь город поглотил,

Напомнил - я ведь в жизни лете,

Вдруг мир весь светом озарил.

Преобразил мой взгляд и мысли,

И стены светом озарил,

И милы толпы в граде были,

Тот лик меня, как дуб, взрастил.

И вот - разлука, но я помню,

Очей прекрасных родники,

Отца и духа, сына тройню,

И звезд безбрежных огоньки!"

И вновь Дима замер, потому что совсем поблизости услышал речь, тех людей, на родине которых они творили убийства и разрушения. Голоса войны отрывистые, все время скрывающие внутреннюю надрывную боль... О эти герои местного масштаба, охотники за головами, о эта злоба... злоба... злоба переплетающаяся, сталкивающаяся, набирающая обороты в этом кровяном, давящем грудь воздухе...