Дмитрий Щербинин - Темный город

Даже если бы завывание это раздалось издали, Эльга все равно решила бы, что обречена - ведь ночь и снежная буря были родной стихией этих вечно голодных созданий - она же чувствовала себя такой усталой, такой одинокой! Но завывание раздалось не издали, оно яростным раскатом прогремело в нескольких шагах от нее. Тогда ноги у Эльги подогнулись, и она повалилась коленями на присыпанную снегом, смерзшуюся, словно каменную землю. И теперь она молила только о том, чтобы они сразу перегрызли ей какую-нибудь важную артерию, чтобы не терзали долго. Вот снежный занавес раздвинулся, и в двух шагах от нее проступила оскаленная волчья морда - глаза полыхнули безумным, кровавым светом; пасть, обнажая ряды острых клыков распахнулась, дыхнула зловонием. Рядом с первой высунулась и вторая морда - с клыков капала слюна. Потом проступили еще несколько морд, но эти уже трудно было различить - они стояли на некотором отдалении; вообще, по перекатывающемуся, железными волнами разрывающемуся урчанию, ясно было, что место это окружает огромная волчья стая, и все они такие же изголодавшиеся, жизнь готовые отдать за то только, чтобы наполнить свои желудки кровью и мясом.

Она прикрыла свои глаза, и прошептала:

- Ну, что же вы стоите, чего ждете - только разорвите сразу, я вас прошу...

Однако, волки оставались недвижимыми; внимательно ее разглядывали, и тот безумный пламень, который полыхал в их глазах, стал убывать - еще немного времени прошло, и уже казалось, что - это преданные псы, готовые исполнять любое повеление своего хозяина.

Эльга даже глаза протерла, не веря в то, что видела. Однако, эти обезумевшие от голода волки по-прежнему не нападали на нее - внимательно ее разглядывали. Затем началось нечто совсем уж удивительное - они опустились перед ней на колени, и, склонив головы подползли совсем близко, едва не касаясь своими носами ее платья. Теперь они не выли, но дышали все столь же пронзительно и страшно, как загнанные лошади - тяжело ходили их впалые бока, а Эльга все не верила, все не могла понять, как это такое возможно...

Но вот вспомнила Михаила, и поняла, что это он, прекрасный ангел (таким она представляла его себе все это время), теперь ей помогает.

* * *

Дальше я расскажу про Михаила, и горькие это будут строки, а почему - вы сейчас узнаете. Он долго-долго (а может, лишь безмерно малое мгновенье), кричал: "Клянусь! Клянусь! Клянусь!" - и все падал и падал в беспросветную, темную бездну. Голова его наполнялась хмелем - он наполнял ее, словно кипящая смола, он сковывал эти такие ясные, такие сильные порывы - Михаил как мог боролся с ним, но ничего не мог поделать: чем дальше, тем больше кружилась голова, тем больше все слеплялось во что-то невнятное, расплывчатое...

Но вот наконец тьма расступилась, и он тут же повалился в большой, показавшийся ему мягким и теплым словно перина, сугроб. И только он погрузился, как тело его стало выворачивать наизнанку - отвратительными, жгучими рывками поднималась из желудка рвота. И он чувствовал себя таким изможденным, разбитым! В голове пульсировало жаркое марево, и сквозь него он испытывал отвращение к себе - однако, и это отвращение было каким-то размытым, блеклым - не одной ясной мысли, одна хмель. И тут кто-то подхватил его подмышки, вздернул вверх; и вот в разрывающемся, перекручивающемся темно-сером снежном мире, увидел он перекошенные, похожие на уродливые мазки, пьяные морды своих дружков. Дружки эти, покачиваясь под снегопадом, лениво и зло переругивались, матерились. Сначала Михаил не понимал смысла их восклицаний: они напоминали разве что скрежет некоего расстроенного механизма. Прошло, как ему показалось, нескончаемо много времени: ничего не изменялось - дружки все ругались, снег все сыпал, и в некотором отдалении гудел тысячами железных голосов город. Кажется, они шли дальше по аллее; кажется, им навстречу даже попалась какая-то женщина, да и шарахнулась от такой компании - все это ничего не значило; и только, Михаил сам и не заметил с какого мгновенья, стал принимать участие в их пьяной перебранке. Они восклицали некие примитивные, ничего не значащие обвинения, приправляли их матюгами, а в ответ получали почти такие же обвинения, перекрученные теми же матюгами - так повторялось довольно долго, и дошло, в конце концов почти до драки, и даже было нанесено несколько ударов - но тут же почему-то посыпались извинения, восклицания, вроде: "Да я, брат... как сволочь себя вел!.." - и даже слезы из мутных глаз выступили, и стали они себя друг друга по плечам хлопать; даже и облобызали свои смрадные, немытые щеки...