Андрей Щупов - Центурия

- На это тоже есть одна веская причина. Они не воины.

- Они рабы, и в этом вся штука! - центурион вспыхнул. - Рабы всегда перед кем-нибудь пресмыкаются. В этом их суть. И именно по этой причине им никогда не разогнуть своих согбенных спин.

- Тогда отчего они не пресмыкаются перед нами?

Центурион стиснул челюсти. Спор был нелеп и непонятен. Еще более нелепым был предмет спора. Впрочем, они и не спорили. Военачальник изливал избыток желчи, Фаст привычно отражал его словесные атаки. Советнику хотелось быть объективным - только и всего.

- Зачем же им пресмыкаться перед нами? Мы - пришлые, а они... Они хранят преданность старым хозяевам.

- Это можно назвать и другим словом. Например, верностью.

- Рабская преданность - и ничего больше! - запальчиво возразил центурион.

- Хорошо. Но если они преданы из чувства страха, стало быть, нас они не боятся. Ты это имеешь в виду?

- Я сказал то, что я сказал! Они - рабы, и этим все объяснено. Они не способны понять язык жестов, не понимают снисхождения и при всем при том со спокойствием взирают, как панцирные твари топчут их землю. Как можно относиться к тем, кто продает свою страну, своих богов, самих себя?!

- Если они спасают свою жизнь, можно ли рассудить, что они предают самих себя?

Центурион скрежетнул зубами. Философия не являлась его стихией. Техника владения мечом, стратегия и тактика - в этом он что-то понимал, в этом был силен. Яд же, таящийся в словах, змеиная гибкость фраз зачастую вызывали у него мутную головную боль. Словесные хитросплетения заводили в тупик без всякой надежды выпутаться. Но он не стыдился этого. Ораторы, политики, земледельцы - каждый на этой земле занимался своим делом - тем самым, ради которого был рожден. И постичь все за одну-единственную жизнь, овладеть всеми мирскими профессиями было изначально невозможно. Этот разговор он однако поддерживал по собственной инициативе. Значит был в том какой-то интерес, а возможно, в нем говорило элементарное мальчишеское упрямство. Последнее слово хотелось оставить за собой. Советник же такой возможности не давал.

- Спасение самого себя - это не спасение жизни, - медленно и, как ему казалось, рассудительно вымолвил он. - Это защита своей славы, своей чести.

- А если нет ни того, ни другого?

- Значит, и то и другое следует заработать. Трудом, подвигами, чем угодно.

- Но для этого надо сначала сохранить жизнь.

- Чем они и занимаются от рождения и до конца своих дней! - центурион фыркнул. - Пойми, Фаст, в этом и кроется главное отличие раба от свободного гражданина. Первый спасает жизнь всеми доступными ему средствами, последний всегда посвящает чему-либо.

- Хорошо. Тогда объясни, что делать вчерашнему воину и сегодняшнему пленнику? Правом победителя он ведь тоже превращен в раба?

Центурион задохнулся от гнева. Фаст попросту издевался над ним!..

- Я не понимаю, к чему ты клонишь!

- Тогда прекратим на этом, - советник успокаивающе коснулся его руки. - Лучше поговорим о том, что ты намерен предпринять дальше.

- Дальше? - центурион недоверчиво взглянул на собеседника. - Ты спрашиваешь об этом у меня?

- Будет лучше, если о твоих планах узнают хотя бы оптионы. Безусловно - кое о чем они догадываются, но догадки еще не знание.

Внимательно всмотревшись в лицо Фаста, военачальник скупо улыбнулся. Все-таки оставалось еще что-то, в чем советник не в силах был тягаться с ним. Философия и логика - прекрасные вещи, но и они пасуют перед интуицией. Внезапное открытие приятно удивило центуриона. Злость разом угасла. Спор оказался для него небесполезным. И прежде всего он вдруг уяснил, что многомудрый и хитрый советник по-прежнему не понял главного! То, о чем спрашивал Фаст, следовало адресовать не к предводителю центурии, а выше. Гораздо выше!.. Откуда мог он знать, что уготовили им боги! Они и только они являлись стратегами, определяющими будущее маленького отряда. Людям оставалось лишь полагаться на редкие знамения, на собственное сердце и чутье. Сам центурион уже смирился с такой долей и успел принять ее как неизбежное. То же самое мог посоветовать и Фасту...

Ветер шевельнул волосы на голове центуриона, он почувствовал ядовитый запах гари. Соперничая с восходящим солнцем, вдали ярко разгорались постройки. И не постройки даже, а конструкции из десятков гигантских труб, металлических механизмов и пугающе изломанных геометрических фигур. Смутно центурион чувствовал некую связь между чудовищами и постройками. Потому и приказал сжечь то и другое. Воля его была исполнена. С чумазыми лицами к лагерю возвращались факельщики. "Греческий огонь" снова был пущен в ход. И снова небезуспешно. Дым валил гуще и гуще, перекрыв темными облаками треть горизонта. Глядя на эти облака, что-то жалобно прокричал старейшина и с неожиданной резвостью бросился к ложу военачальника. Солоний подцепил его за подол и, перехватив поперек туловища, кротко взглянул на центуриона. Человечек поскуливал, делая отчаянные попытки вырваться. Пальцами он то и дело испуганно тыкал в сторону полыхающих построек. Центурион поморщился. Истолковав это как команду, Солоний поставил человечка на землю и, развернув вокруг оси, легонько ткнул кулаком в затылок. Взмахнув руками, человечек пробежал несколько шагов по двору и растянулся на траве. Тут же поднялся на четвереньки и проворно отполз в сторону, к ветхому заборчику, где и уселся, утирая кровоточащий нос.