Майкл Флинн - Эйфельхайм - город-призрак

Увалень махнул рукой:

— Что может быть, то может быть; но, что есть, то будет. У меня иные заботы, чем этот ваш «дурной воздух». Вы выживете или умрете, хотя и отрицаете последнее, тут уж как повезет с «маленькими жизнями». А вот мы можем только умереть. — Из-за бесстрастности тона говорящей головы от его заявления повеяло холодом. Дитрих хотел сказать монстру, что его доказательство неверно, а выведенное следствие неправильно. Что должно быть, будет; но чего не должно, то не обязательно, ибо может измениться по воле Божьей.

Тут Манфред ударил по столу рукоятью своего кинжала. Дитрих заметил при этом, как побелели костяшки пальцев герра.

— Разве твой доктор не может приготовить для нас лекарства? — спросил он. — Если чума естественна, то и лечение ее естественно, а у нас в деревне нет противоядия.

Увалень покачал головой почти как человек:

— Нет. Наши тела — и ваши, как я предполагаю, — натуральным образом имеют внутри себя множество «маленьких жизней», с которыми мы живем в равновесии. Следует осторожно направить соединение антижизни [250] Речь идет о микробах и антибиотиках. так, чтобы оно поразило только вторгнувшихся извне. Ваши тела слишком странны для нас; мы не сможем различить, кто среди «маленьких жизней» друг, а кто враг, даже если нашему врачу и знакомо это искусство. Немалое умение требуется, чтобы создать соединение, которое выследило бы и уничтожило вторгнувшиеся «маленькие жизни». Создать чисто умозрительно новое вещество для живых существ, чье строение ему неизвестно, — это выше его сил.

Повисла тишина, и Манфред какое-то время сидел неподвижно под взглядами своих вассалов. Затем оперся обеими руками о стол и рывком поднялся, заставив глаза всех, за исключением Увальня, обратиться на него.

— Вот как мы поступим, — возвестил Манфред. — Всякому известно, что иметь контакт с больным смертельно. Мы должны оградиться и не иметь никаких связей с внешним миром. Никто не должен воспользоваться дорогой, идущей через деревню. Всякий, кто придет сюда из Фрайбурга или откуда-либо еще, должен обойти нас стороной, через поля. Всякий, кто попытается войти в деревню, будет остановлен — силой оружия, если потребуется.

Дитрих медленно вздохнул, не отрывая взгляда от рук, затем перевел его на Манфреда:

— Нам завещано проявлять милосердие к больному.

Тихий вздох пробежал вокруг стола. Кто-то потупил глаза, устыдившись, остальные бросали на него свирепые взгляды. Манфред стукнул костяшками по столу:

— Это не проявление немилосердия, ибо мы ничем не сможем им помочь. Ничем! Мы всего лишь позволим чуме проникнуть сюда.

Это заявление вызвало громкое одобрение со стороны всех присутствующих, за исключением Дитриха и Ойгена.

— Ходят слухи, — добавил Манфред, — что мы дали пристанище демонам. Очень хорошо. Пусть знают. Пусть крэнки летают, где им вздумается. Пусть их увидят в монастырях Св. Блеза и Св. Петра, во Фрайбурге и в Оберрайде. Если народ будет бояться прийти сюда, нам, возможно, удастся не подпустить… смерть.

В тот же вечер Дитрих организовал покаянную процессию на завтра, чтобы вознести молитвы о заступничестве святой Деве Марии и святой Екатерине Александрийской. Процессия пойдет босиком, в лохмотьях, кающиеся грешники посыплют головы пеплом. Циммерман возьмет большой крест с алтаря, а Клаус понесет распятие на спине.

— Немного запоздало, пастор! — пожаловался Эверард, когда ему об этом рассказали. — Вас послали сообщить нам Господню волю! Почему вы раньше не предупредили нас о Его гневе?

— Это конец мира, — спокойно произнес Иоахим, возможно, даже с удовлетворением. — Конец среднего века. Но новый грядет! Петр сходит, Иоанн заступает! Кто будет достоин жить в эти времена?

Правда, эсхатология монаха, скорее всего, стоила столько же, сколько жалобы Эверарда, шутки Клауса или суровость Манфреда.

Покончив с приготовлениями, Дитрих преклонил колени в молитве. Не забывай, о Господи, о завете Твоем и накажи ангелу карающему: удержи свою руку, и не предай опустошению землю, и да не оставь ее без единой живой души. Когда священник поднял глаза, то увидел странный железный крест Лоренца и вспомнил о кузнеце. Странный и кроткий человек, в котором Господь смешал разом силу и мягкость; человек, который умер, пытаясь спасти безобразного чужестранца от невидимой угрозы. В чем заключался здесь Промысел Божий? И в чем состоял замысел Господа, когда он заставил несдержанного и сердитого крэнка принять имя Лоренца — и вместе с ним вобрать столько кротости, сколько могла принять природа пришельца?