Андрей Кокоулин - Прынцик

Галка прижмурилась от удовольствия.

И замерла. Погодите, неожиданно пришло ей в голову. Так вот отчего соседка Тамара Леонидовна смущалась! Так вот что за хитринки плавали в ее глазах!

Уж не хотелось ли ей как бы невзачай свести меня со своим родственником? Ха-ха, а я тут с Шарыгиным! Паспорт ваш…

Проявила бдительность.

Вот же, кстати, фамилия. Прынцик. Александр Сергеевич.

Галка растрепала волосы и и в последний раз прошлась по ним феном. Почти принц.

А вдруг — судьба?

Заныло под сердцем. Сладко и больно. Мягко потекло в низ живота.

Нос длинноват. Нос делает его лицо пустым, чуточку впалым, а подбородок — маленьким, не выраженным. Но глаза впечатление исправляют. Внимательные глаза, ореховые.

И так серьезно: "Прынцик".

Галка выдернула вилку из розетки. Басовитое гудение сменилось пронзительной тишиной. Расческа. Крем на тыльную сторону ладоней. Растереть. Крем на скулы. Мягко пальчиками. Во-от, уже более-менее.

Дурында, конечно, но подсушенная. Посвежевшая, оценила себя Галка. Впрочем, нет, не бывает дурынд второй свежести, это вздор, это нас кто-то обманул.

Она не удержалась и щелкнула отражение по носу. Отражение в ответ показало язык. Развеселилось, смотри-ка.

— Восстань, Афродита из пены морской! — неожиданно пропел из-под двери Гриша. — Голодный Григорий наполнен тоско-ой.

Слуха у Шарыгина не было.

Галка торопливо стянула юбку, блузку и запаковалась в домашний халат. Квадраты желтые, квадраты коричневые. Сплошной абстракционизм.

— Еще чуть-чуть!

Шея из ворота, из квадратов — белая.

— Ушиблен доско-ой… — продолжил рифмовать и подвывать Шарыгин.

— Чего?

— Раскинул мозго-ой…

Галка, фыркнув, схлестнула концы пояса. Мозгой, ага. Патронным звоном выстрелил шпингалет.

— Какой вы, господин Шарыгин, все-таки нервный.

Гордо задрав подбородок, она сразу направилась в кухню.

Электричество высветило восемь квадратов, на которых уместились стол, два стула, холодильник с одиноким магнитиком "Суздаль", газовая плита, мойка и буфет. Стены желтоватые, поверху — зеленый бордюр.

Шарыгин встал за спиной.

— Ах, Галочка, между прочим, актер, если он, конечно, хороший, небесталанный актер, не какой-нибудь Песков, и должен быть нервный. Он же чужие жизни проживает, не свою. Он перманентно в стрессовой ситуации находится. Выдай-ка нагора негодяя и проходимца, найди в нем человеческое, заставь зрителей корчиться от стыда узнавания…

— А женщины-артистки? — Галка достала из буфета кастрюлю. — Им ты отказываешь в нервическом праве?

Шарыгин посмотрел, как она наливает в кастрюлю воду.

— О, женщины — притворщицы по натуре. Где-то читал, что они — опять же перманентно — имеют шизофренический склад характера. То есть, как минимум двуличны. Поэтому перевоплощение изначально дается им легче и не требует больших психических затрат.

— А ты, оказывается, сексист!

Галка поставила кастрюлю на плиту, зажгла газ.

— Ну-у, нет, не сексист, — Григорий оседлал стул. — Я просто считаю, что мужчины нуждаются в понимании не меньше женщин. Вот ты сказала, что я нервный… — он, прервавшись, проследил, как булькают, опускаясь в воду, сардельки — одна, вторая, третья. — С некоторым небрежением сказала. Как будто это не достойно мужчины. А разве у меня не было причин?

Галка достала из холодильника сваренную вчера картошку.

— Гриш…

— Нет-нет, давай разберемся! — Шарыгин, дрогнув губой, сцепил пальцы на спинке стула. — Любите вы уходить от ответа.

— Гриш, это лучше со Светланой…

— Вот! — горько сказал Шарыгин. — Все вы так! А я ведь — чтобы это самое напряжение снять! Меня выслушай, и я успокоюсь. Но где там!

Он спрятал лицо, боднув лбом пальцы.

Галке почему-то представилось, что там, за спинкой, Шарыгин жутко гримасничает, разминая мышцы, растягивая губы, подпуская влаги в глаза. Пробует лицом то обиду, то укор, то оскорбленную невинность. Может быть даже не потому, что хочет произвести на нее впечатление, сколько потому что привык играть в себя и в жизни. И эмоции сразу, с нахлеста, кажутся ему неестесственными. Как же без репетиции? Вот так, с поезда? Увольте!

Господи, опомнилась Галка, чего это я?

— Гриш…

— Что? — буркнул, не поднимая головы, Шарыгин.

— Тебе сколько сарделек?

— Три.

И три сардельки, сколько их и было, уходят льву театра, звезде сцены Шарыгину Григорию Валентиновичу! — грянуло у Галки в голове голосом циркового шпрехшталмейстера.