Геннадий Прашкевич: Шпион в Юрском периоде

…Помню: поздним летом 1973 года в отделе прозы и поэзии “Уральского следопыта” (отдела фантастики тогда еще не было и в помине) появился автор.

Высоченный по тем временам (метр девяносто!), широкий в плечах, крепкий в рукопожатии. “В командировке, — представившись, пояснил он, опускаясь в предложенное ему кресло. — Из Запсибиздата, Новосибирск”.

Сев, он сразу стал мне намного приятнее — для меня, человека среднего роста; тем не менее за эти минуты я не без тревоги вспомнил: заочно‑то мы уже знакомы! Месяца 2–3 назад я “завернул” ему рукопись повести о геологах. Геологи для нас — журнала с ориентацией на юношество — еще остались классическими носителями и объектами приключений. Да и только ли Для нас? Мало кто помнит сегодня, а ведь еще и в начале 70–х любая книжка о геологах — этих, как Агасфер, вечных скитальцах — была приключенческой: где они, там непременно всевозможные ЧП! Горы, обвалы, весенние распутицы, сотни километров до ближайшего жилья, последняя плитка шоколада в разбухшем, тяжеленном от образцов рюкзаке…

А тут…

Действие повести развертывалось в сверхэкзотическом для “Уральского следопыта” краю — на Курилах. Обстоятельно были выписаны детали необычайной даже для нас — обитающих как‑никак уже за Каменным Поясом — природы. Но… речь‑то в повести шла о закомплексованности героя, ущербности его собственного бытия, о смысле жизни. Тут были лирические переживания героя, его, скажем так, размышления, те самые, что позднее обрели специальный термин: “домашние философы”.

При всем при том герой Прашкевича вовсе не сидел дома, он постоянно — и весьма активно! — передвигался в пространстве, но чтобы быть “домашним философом”, совершенно необязательно, как выяснилось, безвылазно торчать на обжитой кухне: “дом” здесь надо понимать скорее по аналогии к древнему изречению — “все мое ношу с собой”.

Словом, не ко двору оказалась для нас эта рукопись.

Тревога (как‑то воспринял автор сей отказ?) скоро улеглась, впрочем.

Во–первых, и я, придя в редакцию, очень скоро понял: для тех, кто шлет нам свои рукописи, главное — даже не публикация (много ли напечатаешь в столь тонком журнале?!), главное — чтобы их прочитали, а прочитав по–человечески — доброжелательно! — ответили. Вот эту доброжелательность при ответе всегда старался соблюдать сам, этого же требовал (не всегда, увы, получалось!) от рецензентов.

И второе. Передо мной сидел профессионал, который ведь тоже обязан был пройти эти же самые уроки. Он их, как выяснилось, вполне усвоил, и в нашей дальнейшей многолетней дружбе уже никогда не возникало каких‑либо претензий и даже недомолвок; самые щекотливые вопросы мы всегда решали тотчас же — без каких бы то ни было обиняков.

Основательно отвлекшись, вернусь к эпизоду.

Гость оставил рукопись новой своей повести.

Ее я за вечер и одолел (благо в ней и было‑то всего машинописных страниц 60–70), и на следующий день объявил: если получу “добро” от начальства — напечатаем!

И напечатали.

Уже во втором номере 1974 года повестью “Мир, в котором я дома” мы представили читательской аудитории нового автора.

Более того. Редчайший случай в практике “Уральского следопыта”: в том же 1974–м мы опубликовали (кажется, в сентябрьском номере) и второй опыт Прашкевича в фантастике — повесть “Шпион в юрском периоде”.

И затем…

А затем печатали его едва ли не по мере поступления!

Разумеется, преувеличиваю.

Уверен (и где‑то глубоко в душе радуюсь этому): именно мы помогли родиться — ну не совсем так, поскольку рождался‑то он сам по себе! — но, во всяком случае — утвердиться новорожденному фантасту.

Обретя уверенность в себе (а ведь ничто так не способствует этому как своевременная публикация!), Геннадий Мартович Прашкевич ощутил тылы за собою — и безоглядно ударился во все тяжкие! (Естественно: это моя, сугубо субъективная версия. Так ли оно на самом деле — кто знает?)

…Было: мы с ним бродили по Рижскому взморью.

Участники малеевского семинара молодых фантастов, который на несколько лет прописался в Дубултах и на котором мы с ним вели по секции, после традиционных утренних занятий — и мы с ним вдвоем (естественно, не по моей — домоседа — инициативе) — вышли после обеда погулять по знакомым пляжам Юрмалы.

Берег был пустынным: декабрь. Неделя–полторы до Нового года, все сезоны позади: уже и в этот — последний, как оказалось, раз Союз писателей выискивал возможность максимально удешевить дорогостоящий семинар.