Вадим Астанин - Час до полуночи

Швейцар, кланяясь, берет банкноту и ловко прячет её в карман форменного пальто.

Я прохожу в зал. Листратов сидит в дальнем углу, лицом к выходу. За соседним столиком — телохранитель потягивает апельсиновый сок из высокого узкого стакана. Бесцеремонно усаживаюсь напротив клиента. Телохранитель угрожающе приподнимается. Раскрываю удостоверение, показываю. Представляюсь.

— Капитан Герасимов. Областное ОРБ.

Листратов успокаивающе машет рукой. Телохранитель опускается на стул и затихает. У меня остается меньше двух минут.

— Олег Владимирович, — проникновенно произношу я, — вас собираются убить.

— Листратов никак не реагирует.

— Понимаю, звучит достаточно дико. Вдруг возникает некто, решительно вам неизвестный и заявляет, что вы должны умереть. И тем не менее, Олег Владимирович, уверяю, опасность для вас абсолютно реальная. Не вдаваясь в подробности, именно в эту секунду вы находитесь на волоске от гибели. У вас остаётся, — я смотрю на часы, — сорок три секунды. В доме напротив, на третьем этаже, окно расположено практически напротив входа в ресторан, расположился снайпер и ждёт вас. Не спрашивайте кто и зачем вас заказал и почему я вам помогаю. Слушайте меня. Сейчас вы встанете и спокойно, не привлекая внимания, вместе с телохранителем выйдете через кухню на улицу. Поверьте мне, угроза вашей жизни чрезвычайная. Вот возьмите, — я передаю Листратову диктофон. — Это запись беседы заказчика и киллера. — И ещё. — я пишу на салфетке номер телефона. — Мой мобильный. Когда прослушаете запись, позвоните. Я думаю, вам захочется прояснить кое-какие вопросы. Теперь всё. Идите, не медлите.

Время — 15.28. Чашка с кофе, тончайший китайский фарфор, источает терпкий запах смерти. Я принюхиваюсь. Яд мне не знаком. Основа, несомненно, растительного происхождения. Остальное угадывается смутно. Смесь оттенков многослойна, зыбка и едва уловима. Симфония распада. Чувственный рисунок, свидетельство труда подлинного мастера, виртуоза — душегубца.

— Мужчина, угостите даму сигареткой…

Я настолько увлекся исследованием и анализом растворённой в кофе отравы, что пропустил мгновение, когда появилась она. Ангел-хранитель Листратова.

— Отчего же… Пожалуйста.

Она изящно склоняется, поднося сигарету к огню зажигалки.

— Разрешите?

— Присаживайтесь.

Её мизинец касается чашки.

— Яд, — говорит она, — ужасно сильный яд. Он должен был умереть мгновенно.

— Хорошая новость. Он всё-таки умер. Если быть предельно пунктуальным — минуту десять назад.

— Циник. Вы все такие циники.

— Увы! Положение обязывает, детка. Такие мы и есть — бравые парии Чистилища. Жестокие и беспринципные.

— Ах, мужчина! Да что вы говорите!

— Ты же понимаешь: ничто не остаётся безнаказанным. Смерть вследствии отравления не равна смерти от обширного инфаркта. Последствия разные.

— Случайностей не бывает?

— Именно. К тому же мы всего-навсего исполнители.

— Грустно… Я хочу выпить…

— Нет проблем. Эй! Человек! — выкликнул я официанта. — Две по двести и закусить… И прибери тут сначала.

— Занятная у тебя татуировка. Особенно мне нравится последнее слово — «вечность».

На моем запястье выколото строгими латинскими буквами: «Собственность Чистилища. Срок ссылки — вечность».

— Это не татуировка, это клеймо, — пренебрежительно скалюсь я. — А татуировка у меня вот где, — я хлопаю себя по плечу и цитирую: «И возлюбили овцы Кнут Пастыря своего. И когда Он сёк и терзал их немилосердно, Вопили дружно: «Ещё, ещё, сладостна нам боль, Причиняемая кнутом Твоим, жестоковыйный!» Апокрифическое евангелие Иуды. Глава первая, стих шестой, заключительный.

Повествование сие услышал я от чиновника городской управы Л. у которого квартировал во время поездок по служебным делам. Состоя в должности товарища прокурора, по долгу службы исколесил я практически всю Н-скую губернию. В своих разъездах приходилось мне часто задерживаться в уездном городе Старославле, в коем я неизменно останавливался у моего хорошего знакомого Л. К своим сорока трем годам Л., счастливо избежав мертвящих уз гименея (от чего не удалось уберечься мне), жил тихой, уединенной жизнью, разбавляя скуку унылого провинциального бытия вином, чтением и собиранием местных анекдотов, баек и легенд. Однажды, тоскливым осенним днем, когда на душе бывает особенно скверно и гложет непонятная тоска, Л., заговорщицки склонившись ко мне, сказал: