Станислав Михайлов: Жемчужина

Пустыня.

Коричневые барханы, разрубленные поперек красными щербатыми скалами.

Полуденное отсутствие теней.

Скалы выступают из-под земли гигантскими позвонками — будто обнажились останки древних анамибсов, нашедших здесь свою могилу задолго до времени Башен. Дождь смыл, а ветер растер в пыль их гипсовые усыпальни, но, говорят, все же не смог одолеть легендарной крепости костей.

Крепость Костей — так называется утес, приютивший меня. Баальбетская застава, венчающая его уже тридевять лет — мертва, как и пустыня под моими ногами.

Красные кости анамибсов, торчащие из песка…. Это всего лишь сказки. Сказки мертвой земли. Коснись их рукой, и ощутишь обычный плитняк — слоистый шершавый камень. Но людские сказки иногда оказываются долговечнее камня.

Отчаянным и голодным взором впиваюсь в дымный горизонт — не дождь и не горящие леса, даже не пыль, клубами вздымаемая полчищем всадников — один лишь мираж. Раскаленная солнцем страна, до сих пор не прельстившая никаких захватчиков, тянется отсюда и до сверкающего солью западного берега моря Гем.

Страна, в которой останутся и мои кости, если осмелюсь спуститься по крутому, почти отвесному склону и погрузить ступни в горячий коричневый песок. Если осмелюсь ввериться злому ветру, постоянно дующему вдоль этих каменных стен. Если осмелюсь…

Как будто есть выбор.

Меня гнали от самого Дарсума.

Все согласно ритуалу: две тройки парящих и три девятки наследников отрезали мне путь к отступлению, сжимая полукольцо, оставляя единственное направление — на восток.

После падения баальбетов эти места знали только проклятых. Нечасто. По одному за троелетие. Ради меня святоши сделали исключение, да пресечется их род звездным огнем — тем, которого они так страшатся, — да лопнут панцири их скакунов, обрекая хозяев проехаться лицом по камням и пыли — ибо нет большего унижения для очищенных светом. Пусть плоть их высушит зной и кости выбелит пустыня. Пусть постигнет их участь, на которую они обрекли меня!

Я рычу, оглядываясь на запад, и сплевываю песок.

Над плоской вершиной далекой горы на восходящем воздушном потоке зависла птица.

Только это не птица, а один из парящих. Прятаться поздно, я попался. Можно прилечь, вжаться в скупую тень полуразрушенной крепостной стены и спокойно дождаться смерти. Она придет не сразу. Сначала парящий камнем падет в руки наследников и расскажет им, что зверь загнан. Другой парящий тем временем примется разматывать круги небесной петли прямо надо мной. Они будут подменять друг друга, летающие шпионы, а те, кто несет смерть, не спеша взойдут на утес по удобной старой дороге, что еще хранит память моих следов.

Они наступят на мои следы, они — мои наследники. А потом раздавят меня.

Но я не буду ждать.

Никто не ждет исполнения.

Некоторые бросаются с обрыва: внизу белеют кости, их можно различить, если приглядеться.

Большинство спускаются живыми и уходят в тщетной надежде спастись.

Три девятки на земле и две тройки в небе ждут трижды девять и два по три дня. Втрое больше запретного числа, числа смерти. Больше девяти с двумя дней к западу от Крепости Костей не продержится никто, кроме Рожденного Пустыней. Вот его-то они и ждут, для него посылают приманку, его должны распознать и убить, чтобы спасти мир от гнева звезд. Я знаю это, меня этому учили. А для простого народа мы — проклятые — обычные жертвы троелетия. Глупцы верят: святоши кормят нами пустыню, чтобы та не росла.

Вернее, не нами, а ими. Я — исключение. Внеочередная жертва. Неслыханное дело — не иначе как Пророчество, Прозрение, Предвидение… Какие еще весомые слова выпадают из грязных уст святош, когда у них чешутся руки от желания пролить кровь?

Наследники уже близко. Я чувствую, как они поднимаются на утес. Парящий прямо над моей головой закладывает широкий круг, в центре которого — солнце.

Но меня уже нет среди руин старой заставы. Устало волоча ноги по крупному песку, обжигающему даже сквозь толстую кожу ксенги, я переваливаю через очередной бархан и оставляю между собой и наследниками красную скалу. Таких еще много впереди — прежде, чем я упаду, вдохнув остатки вонючего пара из опустевшего бурдюка. В нем и сейчас-то уже меньше половины. Схватил на бегу первый попавшийся — хозяин шарахнулся к стене, даже не пытаясь помешать. Местные верят, прикоснешься к проклятому — последуешь за ним.