Жан ля Ир - Иктанэр и Моизэта

Дружный одобрительный смех встретил это заключение.

Но вдруг, в тишине, только что установившейся после этого шума, раздался серьезный голос:

— Господа, мы не должны обращать в смех, — говорил кто-то, — того, что для нас необъяснимо. Такая колоссальная шутка мне кажется совсем уже не шуткой. Человек, сумевший встретиться со столькими императорами и королями; сумевший двадцать девять дней обходить бдительность администрации и полиции всего мира; человек такой отваги, такой мощи и ловкости, если он сумасшедший, то этот сумасшедший чрезвычайно опасен.

Говоривший смолк. На мгновение воцарилось удивленное молчание. Затем раздалось несколько неразборчивых слов. Но тот же голос их покрыл снова:

— Вместо того, чтобы смеяться, мне кажется, лучше было бы поостеречься и, если возможно, постараться себя защитить. Кто знает, вдруг какой-нибудь ужасный маньяк или полоумный, располагает, например, каким-нибудь неизвестным доселе взрывчатым веществом? И кто знает, если, видя непринятым свой необыкновенный вызов, этот человек, уже доказавший нам неоспоримо свой ум, могущество и уверенность, не бросит на вселенную свой разрушительный снаряд? Повторяю вам, господа, что серьезное выжидание будет гораздо благоразумнее легкомысленного смеха.

Голос смолк. И в то же время один офицер встал, взял свою фуражку и вышел с несколько сухим видом, это и был говоривший — капитан судна Лекербалек. От его зловещих слов в зале повеяло холодом. Самое глубокое молчание царило целую минуту после его ухода. Но Сэнт-Клер вдруг крикнул:

— По своему обыкновению, господа, Лекербалек — пессимист. А я держусь того, что нужно смеяться, хотя бы этот Неизвестный был сам сатана!

Он встал и, подняв свой неполный стакан вина «асти», крикнул:

— За Неизвестного, господа!

То был восторг! Пили, шумели, еще пили! Рукоплескали, кричали, провозглашали шутовские тосты, хохотали!.. Затем, когда бутылки с «асти» опустели, все принялись есть. Разговоры мало по малу сконцентрировались по отдельным столам и завтрак окончился без новых происшествий.

В три часа пополудни Сэнт-Клер и Сизэра вышли из ресторана, довольные своим обильным завтраком. По живописным узким улицам, которые местами были перекрыты арками и спускались лестницами, они добрались до набережной.

Был один из тех великолепных зимних южных дней, когда солнце греет как весною, небо чисто, в воздухе тепло и море спокойно. По набережной гуляли с папиросами или сигарами в зубах счастливые и довольные и погодой, и добрым обедом офицеры.

Дойдя до пристани, Сизэра со своим приятелем в недоумении остановился.

— Что же мы предпримем? — спросил мичман.

— Что касается меня, я хочу вернуться на борт и написать письма. А то здесь все кафе переполнены, и мне не дадут покоя.

— Я тоже должен писать, — сказал Сэнт-Клер. — А затем я залягу и просплю не повернувшись пятнадцать часов кряду.

— Ты не будешь вечером обедать?

— Нет! Желудок у меня меблирован как следует, но я еще не наверстал сна, которого мне не хватило на маневрах. Ты меня знаешь! Мне необходимо правильно спать восемь часов из двадцати четырех. И я здорово отстал!

Сизэра рассмеялся.

— Проклятый соня, убирайся! — ответил он шутливо своему приятелю. — А это действительно, я всегда замечал тебя не в духе после бессонной ночи. Тогда отлично; садимся! Я буду писать, а ты выспишься! А если мы вечером проголодаемся, то повар «Циклона» достаточно хорош, чтобы сделать какую-нибудь яичницу и не пережарить котлету… Оэ… э!..

Жестами и криком Сизэра подозвал бывшего недалеко от берега лодочника, и через десять минут командир и мичман были уже у сходной «Циклона» и вернулись к себе. Матрос принес им бумаги, перья и чернил на маленький столик.

Лейтенант уселся за письмо. Его приятель — тоже. Но после первого же письма Сэнт-Клер бросил перо, встал, подал руку своему другу, и простился:

— До завтра! Я иду в мою каюту.

— Не будешь обедать?

— Нет! И не буди меня завтра утром!

— Даже если какая-нибудь катастрофа поразит мир? — пошутил Сизэра.

— Даже если взлетит вся эскадра, — ответил Сэнт-Клер. — Я завтра не дежурный.

— Нет! Твой командир тебе дает отпуск! — деланно серьезно сказал Сизэра.

— Итак, я впадаю в каталепсию. Уже четыре часа! До завтра, до полдня, это составит восемнадцать часов сна! У меня будет трюм полон. Ладно! До завтра, старина!

— До завтра!

Сэнт-Клер вышел из общей каюты, и оставшийся один Сизэра принялся за свои письма.