Филип Фармер - Многоярусный мир - Ярость рыжего орка. Лавалитовый мир. Больше чем огонь.

— Джиман! — издал пронзительный вопль Сэм, едва только заметил приятеля. — Привет!

Он танцующей походкой направился к нему, напевая песню, которую «Лихие Эскимосы» отвергли как «не достаточно руковую». Рефрен в ней — заклинание, сибирские шаманы произносят его во время магических обрядов, призывая могущественные силы добра или зла.

АТА МАТУМА М’МАТА!

Ты в беде, глубоко в дерьме?

Найми древнего сибирского шамана.

Чародейская магия подействует, с гарантией.

Шаман распевает заклинание каменного века:

АТА МАТУМА М’МАТА!

Собери все колдовские предметы!

В «Ниман Маркусе» их не купишь!

Перо ангела, дыханье Дракулы,

Малярию белого мишки,

Ненарушенное обещание политика,

Вопль из писсуара капитана Крюка,

Серу из уха Спока с далекого Вулкана,

Зрительский рейтинг феи Динь-Динь ,

Кровь турнепса с отрицательным резусом,

Любовь к женщинам Джека Потрошителя,

Игольное ушко, где богач застрянет,

Пупки Адама и Евы,

Визу со штампом самого Сатаны.

Смешай все это, словно ты «Бетти Крокер» ,

Пошуруй в кипящем вареве!

Когда оно остынет и взвоет в голос,

Выпей его, выпей его!

АТА МАТУМА М‘МАТА!

— Заклинание «Ата Матума М’Мата» не поможет, Сэм, — вздохнул Джим. — Я в нокдауне. И злой, как собака.

Миссис Выжак наблюдала за ними из окна. Она была крупная женщина, с большими грудями — настоящее воплощение Матери Всего Сущего. Мистер Выжак не казался слабаком, тем не менее с самого начала передал ей бразды правления в семье. Он стал тенью своей жены: она повернется — и он сделает то же самое, она скажет — он кивнет.

Почему мать Сэма на них смотрит? Может, жалеет, что Джим не доводится ей сыном? Она мечтала о большой семье, но после первого же ребенка, Сэма, ей удалили матку. Мистер Выжак, пребывая в менее благожелательном настроении (а такое случалось с ним часто), говорил, что Сэм отравил ей утробу.

А может, у нее потому такой необычный взгляд, что она настроена против Джима? Не всякая мать захочет, чтобы ее сын дружил с парнем, у которого бывали такие странные видения и появлялись стигматы. Ева Гримсон — дело другое. Сначала ей пришло в голову, будто Джим — новый святой Франциск. Но потом она перестала мечтать о его канонизации. Теперь ее не оставляла мысль, что она совокупилась во сне с дьяволом, и Джим — плод этого союза. Вслух мать об этом не говорила, а отец — по несколько раз за день, наверняка повторял случайно вырвавшиеся слова. Впрочем, папаша и сам мог такое выдумать.

Джим помахал миссис Выжак рукой, и та отпрянула от стекла, словно испугалась, но спустя мгновение уже махала в ответ. Поскольку она никого не боялась — вот бы Ева была такой, — то, наверное, думала о нем что-нибудь плохое. А потом ей стало стыдно. (Нет, все-таки слишком много он о себе воображает, именно так говорили ему и отец, и куратор в школе.)

Джим и Сэм поспешили в школу. Через некоторое время его приятель мотнул головой, и афро-прическа качнулась, словно плюмаж на шлеме рыцаря.

— Ну? — проныл Сэм в ухо Джиму.

— Чего ну?

— Целый квартал прошли, а ты все молчишь! Отчего в нокдауне? Все та же история? Ты и твой старик?

— Ага, — кивнул Джим. — Извини. Я задумался, ушел в себя. Как-нибудь уйду и не вернусь. Да и зачем? Так или иначе, вот моя жалкая и печальная повесть.

Сэм слушал его, перемежая рассказ только кряканьем или восклицаниями типа: «Обалдеть!» Когда Джим закончил, Сэм высказался:

— Вот дерьмо, а? Что ты можешь тут поделать? Да ничего — таков закон предков. Но тебе скоро стукнет восемнадцать, и ты сможешь послать своего старика подальше.

— Если мы до того не поубиваем друг друга.

— Слушай, мы с мамашей утром поругались, совсем как ты с отцом. Только у нее одна тема — музыка. Говорит: «Я работала так, что задница отваливалась, каждый грош считала, и все ради того, чтобы ты мог учиться играть на рояле и на гитаре. А теперь ты хочешь вырядиться, как панк, и позорить меня с отцом! А что скажут наши друзья и ксендз Кохановский! Святители небесные, дева Мария, помогите мне! Я-то хотела, чтобы ты играл классику, Шопена и Моцарта — тогда бы я могла гордиться тобой! Погляди на себя!» И так далее. Вот тут я и ляпнул то, чего не следовало говорить — но у меня прямо багровые круги пошли перед глазами.

Сэм описал несколько кругов обеими руками, причем в одной из них была зажата сумка с завтраком. Вот за такие жесты он и получил прозвище «Ветряк».

— «Задница, говоришь, отваливалась? А это что?» — И показываю на ее мощную корму. Прости мне, Боже, я ведь люблю мать, хоть она то и дело проедает мне плешь. В меня полетели тарелки, я еле увернулся, а старик ржет, как сумасшедший, прямо по полу катается — рад видеть, что досталось еще кому-то, кроме него.