Леонид Панасенко - Садовники Солнца

…Еще отпустило.

Красный свет каюты напоминает кровь, которую сердце как-то умудряется проталкивать в спазматически сузившиеся сосуды. Не хватает только, чтобы главный врач Станции умер от кровоизлияния в мозг… Ты уже уходишь, мама? Ладно. Значит, мне в самом деле лучше… Илюшенька, ангел мой, хранитель! Где же твои большие и добрые руки, которые умеют снимать боль?

Глупая я, глупая! Господи, до чего же глупыми бывают женщины в третьем тысячелетии. Почему я так боялась тебя, милый? Почему? Неужто только из боязни, что ты, узнав правду, отправишь меня с «Бруно» на Землю? Или я боялась другого? Того неизбежного вопроса, который возникнет, расскажи я всю правду: «А какая, собственно, связь между хаотической информацией Окна и чужой болью?..» Все! Дальше молчать нельзя. Не могу! Я не знаю, какая может быть связь, здесь все так странно, ответов на этот вопрос тысячи, но у меня нет больше сил… Нет их. Кончились. Будь проклято это Окно и его Боль!

Полина с трудом поднялась.

Ее мутило, перед глазами все колебалось и плыло. Неуверенно ступила раз, другой. Затем, догадавшись, выключила поле гравитации и неуклюже выплыла в коридор. Несколько минут безжизненно висела в воздухе, соображая, где же искать Илью.

«Командная рубка… — подумала наконец. — Если не он… Там всегда есть люди».

Она вошла так тихо, что ее даже не заметили. За бортом Станции стоял полный штиль — в желтой мгле центрального экрана плавало всего несколько амеб. Однако исследователи, расположившись в креслах, разговаривали именно о Простейших. Крайнев увлеченно доказывал, что, узнав сущность амеб, они фактически определят роль Питателя в этой энергетической системе, а отсюда вытекает…

«Боль вытекает, как вы не понимаете этого», — сцепив зубы, подумала Лоран. Она покачнулась от усталости и боли, тихо позвала:

— Брат Садовник!

Илья обернулся первым, остальные — за ним.

— Что с вами? — вскочил встревоженный Крайнев. Полина жестом остановила его.

— У меня заявление для представителя Службы Солнца. — Она поискала точку опоры, но не нашла и решила сказать все быстро, очень быстро. — Три моих прежних отчета о сеансах приема хаотической информации полностью выдуманы. Каждый раз я чувствовала боль. Огромную, ни с чем не сравнимую, чужую нечеловеческую боль! Если можете, простите мой обман…

Она почувствовала, что падает, но в последний миг Илья подхватил ее на руки. И боль, будто ей, наконец, открыли шлюзы, выплеснулась, ушла в эти огромные сильные руки.

Это было нечто совершенно новое — боль в Окне. Признание Полины ошеломило всех. Как грибы после дождя, стали множиться догадки и предположения — робкие, туманные, ибо все усложнилось до таких пределов, что даже никогда не унывающий Крайнев в сердцах сказал Илье:

— Мы стремительно проваливаемся в болото противоречивых фактов. Мы их систематизируем, а осознать, как говорит ваш Дангулов, не можем… Кстати, что с Лоран?

— Ничего опасного, — ответил Илья. — Небольшое нервное истощение. Ввожу ей нужные препараты и заставляю отсыпаться.

Он вспомнил, как не хотела вчера Поль отпускать его, как прижималась к нему маленьким телом и вздрагивала, вздрагивала. А вот собственных слов не помнил. Знал только, что были они нелепые и почему-то веселые: «Это ерунда, боль. Вот мы…» Они совершенно не соответствовали моменту, и, может, поэтому Полине стало чуточку легче и она согласилась на гипносон.

— Это хорошо, — порадовался Крайнев и, скупо улыбнувшись, добавил: — Вы и потом ее жалейте, ладно?

Илья хотел отшутиться, но передумал.

— Федор Иванович, — спросил он. — Где сейчас может находиться кибернетик?

Хозяйство Антона размещалось в двадцать-первом коридоре — подальше от всевозможных вибраций и полей лабораторных отсеков. Здесь было тихо, в многочисленных иллюминаторах лениво плескался сбитый желток псевдотуманности.

Антон рисовал на магнитном экране синтезатора какие-то схемы. Синтезатор сердито гудел, выбрасывая одну за другой пластинки модулей одинаковые, как две капли воды, и все же разные Антон беспрестанно что-то вычеркивал, добавлял.

— Вы его замучаете, — кивнул Илья на синтезатор. — У него, по-моему, воспроизведение запрограммировано только с уже отработанных схем. Не так ли?

— А я нарочно, — глаза у Антона оказались серыми и прохладными, будто осеннее утро. — Пусть умнеет. Программа-то у него не жесткая, а целевая, страх не люблю жестких программ.

— И в жизни тоже? — поинтересовался Илья.