Антон Первушин - Война по понедельникам (сборник)

— Ведь… я… прав?

— Что? — Ким не понял, не услышал: он думал, улыбаясь, о чем-то своем.

— Прав, говорю…

— Пошли домой.

— Пшли…

Уже вышагивая поддерживаемый Кимом по быстро темнеющим улицам, Антон поднял голову и увидел…

…ОН был там, над Городом. Назаретянин, распятый за чужие грехи. Он был там — парил в вечернем сумраке, как на картинах Дали, с одним лишь отличием: у Дали никогда не увидишь ржавых штырей, удерживающих страдающее тело на кресте, не увидишь крови. А здесь они были — разорвавшие плоть; и кровь стекала по ним, густая и черная, стекала вниз, капля за каплей, на дома, на Город.

— Мираж, — прошептал Антон, отворачиваясь. — Мираж…

Хотелось одного — спать…

Пропал Ершалаим — великий город, как будто не существовал на свете. Все пожрала тьма, напугавшая все живое в Ершалаиме и его окрестностях. Странную тучу принесло со стороны моря к концу дня, четырнадцатого дня весеннего месяца нисана.

Валентин замерзал.

Час назад он еще как-то боролся с холодом, с совершенно диким для этих широт морозом. Но от стылого чудовища было не убежать, он вымораживал дыхание, убивал в теле бредущего по сугробам человека всякую подвижность, а обладая известным коварством, уговаривал лечь, успокоиться, зарыться в снег: каждый знает, что так будет теплее. И как трудно противиться искушению. Особенно — когда время злых выкриков: «Врешь — не возьмешь!» миновало, а бесцельность блуждания впотьмах лишала пресловутой жажды жить.

Но что-то продолжало вести замерзающего Валентина сквозь метель, сквозь снег в лицо, через вымороженный лес. Возможно, какой-то внутренний резерв, какая-то одинокая мысль, вспыхивающая моментами фраза перед внутренним взором: «Как было бы глупо замерзнуть здесь!». И Валентин шел.

Сознание и чувства его настолько помрачились, что когда глаза увидели свет впереди, ничто не шевельнулось в душе, а шаг не ускорился. Так Валентин и вышел к одинокому, спрятавшемуся во мраке домику (за окнами его теплился неяркий огонь), не соображая, не оценив совсем, что вот оно — спасение.

Но оказалось, что тело не прочь еще пожить, и Валентин, двигаясь на автомате, распахнул собственной тяжестью дверь и упал в прихожей, наполненной восхитительным теплым духом человеческого жилья.

Потом был жар — истошно-плавящий; и был бред, сюрреалистические картинки кисти Босха; и был шум — сплошной, неумолчный, сквозь него лишь изредка прорывались, полосуя остро, чужие потусторонние голоса. Валентин корчился и стонал. Тогда голоса замолкали, и на какое-то время становилось легче.

В бреду Валентин не ощущал течения минут, и когда все закончилось, и он познакомился со своими спасителями, то был немало удивлен, услышав, что провалялся без памяти полные трое суток. По прошествии их он все-таки уснул спокойным сном, а когда проснулся, то увидел перед собой молодую милую девушку.

Она сидела на табурете рядом с кроватью и читала при свете керосиновой лампы книгу в строгом черном переплете. Валентин было подумал, что видит продолжение бреда: сколько лет уже ему не доводилось встречать таких вот спокойных молодых девушек, в таком вот хорошем чистом платьице, так мирно читающих книгу.

— Где я? — спросил Валентин, и слова сорвались с его губ, сопровождаемые свистящим всхрипом.

Девушка вздрогнула, подняла глаза и улыбнулась.

— Тише, — шепнула она. — Вы в безопасности.

— Почему тогда «тише»?

— Все спят. Три часа ночи.

— А где я? — повторил Валентин шепотом, сразу обнаружив, что такой тембр дается ему куда легче.

— Вы у нас, — отвечала девушка. — Вы пришли к нам в сильную метель. Вы были ранены и сильно больны. Вам очень повезло, что вы наткнулись на нас. В этом году слишком суровая зима.

— Как тебя зовут, девочка?

— Марина.

— Кто вы такие, Марина?

Девушка фыркнула, прикрыла нижнюю половину лица книгой.

— Это, наверное, нам у вас прежде всего надо спросить.

— Я — человек, Марина.

— А я смахиваю на обезьяну?

Валентин улыбнулся и сказал:

— Ты языкастая.

— Неужто заметно?

Валентин засмеялся. И тут же громко, с надрывом, задыхаясь и бессильно тряся головой, раскашлялся.

— Вам нельзя еще смеяться, — обеспокоилась Марина. — Мама готовит хорошие отвары, но из-за раны вы были очень слабы.

— Что ты читаешь? — поинтересовался Валентин, откашлявшись и вдыхая теперь с крайней осторожностью.

— Кафка. «Замок».