Лев Петров - Пепел Бикини

Хомма рвало. Его маленькое, исхудалое тело судорожно изгибалось под простыней, на потемневшем лице, изуродованном желтыми буграми нарывов, выступил обильный пот. Спазмы сводили горло мальчика, и из безобразно раскрытого рта текла тягучая, липкая слюна. В промежутках между спазмами Хомма громко и хрипло, со всхлипами, стонал и ругался:

– Тикусё… А, Тикусё-мэ-э… [ 27]

Остальные больные и служитель молчали. Капитан Одабэ лежал, завернувшись в простыню с головой; сэндо Тотими, сморщившись, тайком от служителя, занимался запретным делом – выдавливал на руке зудевший гнойник. Механик Мотоути подобрал брошенную служителем газету и читал про себя, шевеля губами. Вдруг он приподнялся на локте и крикнул, не отрывая глаз от текста:

– О-ой, Одабэ-сан! Сэндо!

Капитан высунул лицо из-под простыни. Сэндо, не оборачиваясь, прохрипел:

– Чего тебе, Тюкэй?

– Слушайте, что сказал о нас председатель американской атомной комиссии, господин Люис Страусе. Он заявил, что в момент взрыва «Счастливый Дракон» находился… э-э, где это?.. А, вот: «…находился западнее атолла Бикини в пределах двухсотмильной запретной зоны». Ну, не дурак ли этот янки? Не умеет отличить запада от востока, а еще председатель комиссии…

– Пропади он пропадом со всеми вместе! – слабым голосом отозвался Одабэ. Лицо его перекосилось. Мотоути бросил газету.

– Болит? – сочувственно спросил он.

– Огонь у меня внутри… – Одабэ скрипнул зубами и зарылся лицом в подушку.

Сэндо вытер пальцы о матрац, поправил простыню и мрачно прохрипел, щуря слезящиеся глаза:

– Всякому дураку в Японии известно, что, когда взорвалась эта проклятая водородная штука, мы были милях в сорока к востоку от их зоны. Янки будут теперь выкручиваться, чтобы не платить за убытки.

Хомма наконец перестало тошнить. Служитель обтер ему лицо влажной губкой и вынес тазик.

Сэндо продолжал:

– Ничего, ребята, мы их заставим раскошелиться! Подадим на них в суд, а когда выйдем отсюда, у каждого будет тысяч по сто иен в кармане. Неплохо, а?

– Может быть, мы не выйдем, а нас вынесут? – все еще тяжело дыша, проговорил Хомма. – Мне все хуже и хуже… Наверно… умру.

– Может быть и так, – спокойно согласился Мотоути. – А ты, Йоси, дурак. На месте Нарикава я давно выгнал бы тебя с должности начальника лова. «Сто тысяч, сто тысяч»! На что мне твои сто тысяч, когда голова моя скоро будет голая, как колено, а желудок не держит ни рисинки? Или вот капитан. Посмотри, как он мучается. Ты хоть бы при нем постыдился говорить о деньгах! И Кубосава… Ему, говорят, совсем плохо. А ты знаешь только одно – «деньги, деньги»…

Сэндо не обиделся. Он выдернул у себя на макушке клок волос и, дунув на них, рассеял возле койки.

– У меня тоже вылезают, – кривясь, улыбнулся он. – Только быть лысому при деньгах лучше, чем быть волосатым нищим. Я куплю садик и буду разводить шелкопрядов.

– Шелкопрядов в Коидзу не разведешь. – Мотоути достал из тумбочки сигареты и спички. – Да и что рыбак понимает в шелкопрядах? Лучше купить моторную лодку и выходить за кальмарами.

В коридоре послышались шаги, дверь распахнулась, и в палату вошли несколько человек в белых халатах. Это были врачи, хотя случалось, что столь же бесцеремонно входили к больным и репортеры. Мотоути сразу узнал длинного седого американца, который осматривал его и Хомма неделю назад.

Нортон, возвышавшийся среди других на целую голову, вошел вслед за японскими Врачами и остановился у койки Хомма, окинув палату быстрым внимательным взглядом. Его сопровождали двое врачей с чемоданчиками из блестящей кожи и низкорослый японец, по-видимому нисэй [ 28], в американской военной форме без знаков различия, видневшейся из-под распахнутого халата.

Некоторое время все молчали. Больные с враждебным любопытством рассматривали иностранцев. Врачи японцы стояли поодаль с бесстрастными, холодными лицами, словно желая показать, что в этом визите они играют только подчиненную роль.

– Хау ар ю гэттинг он, бойз? – спросил Нортон, обращаясь, судя по направлению его взгляда, к больным.

– Как поживаете? – негромко перевел один из врачей японцев, опустив фамильярное «бойз» – «ребята».

Мотоути отвернулся, Хомма закрыл глаза. Одабэ сделал попытку приподняться, но с глухим стоном снова упал на подушку. Только сэндо, обнажив желтые зубы, бросил:

– Очень плохо.

– А, варуй, варуй, – уловив знакомое, видимо, слово, закивал Нортон. (Врачи, стоявшие у двери, заулыбались.) – Ничего, скоро будет ёросий. [ 29]