Фредерик Пол - Проклятие волков. Век нерешительности. Рассказы

Он победил.

Наконец, тот лучик снежинки, которым было ее тело, успокоился; она лишь всхлипывала иногда. Буря миновала.

Мысленно он говорил с ней, а она слушала. Она не верила, но выбора у нее не оставалось. Она вынуждена была поверить.

Опустошенная и безвольная, она, наконец, спросила:

— Что мы можем сделать? Лучше бы я умерла!

Он ответил:

— Вы никогда не были трусом, Алла Нарова. Помните, я знаю вас.

Она послала ответную мысль:

— И я знаю вас. Как никто никогда не знал другого человека. Затем они вместе думали, мысли их были неотделимы: это был больше, чем разговор; больше, чем общение; больше, чем любовь. Помнишь, как ты боялась потерять невинность? Я помню. А ты, со своей боязнью импотенции в ночь свадьбы! Я помню. Должны ли мы быть предельно откровенными друг с другом? Думаю, что да. В конце концов, ты первый мужчина, родивший ребенка. А ты — первая женщина, от которой ребенок был зачат. Долой стыд, долой застенчивость, погрузимся в глубины нашего сознания!

Руки Тропайла отстукивали, когда огни дисплея мигали. Это было чертовски странно. Он — это он, она — это она, а что же такое они вместе? Она была милой и доброй, в противном случае, он, может быть, не смог бы вынести все это. Она на год приютила бедного слепого в Кадисе; когда был неурожай в Винсеннес, она смело пошла в поля и выполнила там неженскую работу; она убила мужа в припадке ярости, короткого и тайного приступа безумия…

— Прочь, прочь, отвяжись от меня! — закричал он. Все это было в его памяти. Побитое стеклянное пресс-папье, очень древнее, величиной с кулак, с извилистыми цветными полосочками внутри стекла, мутное от сотен трещинок и выбоинок на поверхности, с квадратной фарфоровой табличкой, на которой затейливыми голубыми буквами было написано: «Благослови наш дом, Господи!» Ее муж лежал, хрипя, и снег начал осыпаться с полога палатки, а она все била и била, без всякой жалости, глаза налиты кровью, дыхание со свистом вырывается из груди; вся во власти ненависти и жажды крови. Она совершила это; как он мог забыть искаженное ужасом лицо, которое еще продолжало жить и что-то бессвязно лопотать, уже после того, как глаза были выбиты, а челюсть отвисла, размозженная на восемь кусков, мягкая, подобная позвоночнику змеи?

— Отвяжись от меня! — закричал он.

Она спросила только:

— Как?

Он захохотал. Может быть, если бы он мог смеяться, это сосуществование с монстром не казалось бы таким ужасным. Все это было, вероятно, какой-то вселенской шуткой, в которой он только что уловил суть; он проведет остаток своей жизни смеясь.

— Извращенец, — сказала она. — Да, я убила мужа, а ты развращал свою жену, заставляя ее делать то, что, как ей казалось, было смертью наяву, превращая ее любовь в болезнь и позор. Мне кажется, мы стоим друг друга. Я смогу прожить с тобой, извращенец.

Все прошло, это не было шуткой.

— И я смогу прожить с тобой, убийца, — промолвил он наконец. — Потому что я знаю, что ты не только убийца. Что были еще и Кадис, и Винсеннес.

— А ты, ведь каждый день ты одаривал жену сотней ласк, которые возмещали все злое, что было. Ты не так плох, Тропайл. Ты — человек.

— Ты тоже. Но что же такое мы?

— Мы должны попробовать узнать. Все это так ново. Нам нужно попытаться объединиться в определении того, что мы такое, иначе «ты» и «я» будут всегда мешать «мы».

Тропайл сказал:

— Если бы я рассказывал историю, это был бы рассказ об известном капитане сэре Родерике Фландрее, Служба Разведки, Имперский Земной Космофлот — брюнет, язвительный, умный и меланхоличный; абсолютно невозможный, мой идиотский кумир.

— А моя история была бы о Изеульт, которая погрузилась в любовь, забыв обо всем, как изрезанное, скалистое побережье Корнуэлл, бедная дура. Прощайте, земные наслаждения. Все радости жизни забыты ради преувеличенных радостей любви. Но именно об этом будет мой рассказ; я такая, как я есть.

Они вместе посмеялись и вместе продолжали:

— Если бы мы рассказывали историю, она была бы об огненном круге, который разгорается.

И они в страхе вздрогнули от того, что они сказали.

Довольно долго они молчали. Их руки непрерывно щелкали переключателями.

— Не нужно этого больше, — наконец произнесла Алла Нарова. — Или?.. — Она не знала.

— Никогда в жизни я не был так напуган, — сказал Тропайл. — И ты тоже. И никогда нас так не мучил намек. Мой герой — Люцифер; твоя героиня — Иштар Младшая. Наш герой — огненный круг, который разгорается.