Боб Шоу - Путешествие в эпицентр

– Ну-ну. Опять в транс впадаешь? С кем это, интересно, ты себя воображаешь? С Тришей Гарланд?

– Триша Гарланд? – Красная змейка раздражения уже разворачивала свои кольца в его мозгу – Черт! Это еще кто такая?

– Как будто ты не знаешь!

– Не имею чести знать эту даму...

– Даму! Надо же такое сказать!.. Назвать дамой эту... Эту постельную грелку, которая ни одной ноты спеть правильно не может, а уж настоящую даму не узнает, даже если ее перед собой увидит.

Хачмен замер с полураскрытым ртом: жена явно имела в виду вчерашнюю телевизионную певичку. Затем его на мгновение захлестнула ярость. «Ненормальная, – мысленно произнес он. – Ты настолько ненормальна, что даже стоять рядом с тобой...»

– Последнее, чего бы я хотел, – сказал он вслух, изо всех сил сохраняя спокойствие, – это чтобы кто-нибудь пел, пока я стреляю.

– Ага, значит, ты знаешь, о ком я говорю! – восторжествовала

Викки. – Почему ты тогда делал вид, что ее не знаешь?

– Викки! – Хачмен повернулся к ней спиной. – Будь добра, прикрой, пожалуйста, крышкой эту помойку, которую ты называешь своей головой, и выпусти пар где-нибудь в другом месте, пока я...

Он взял стрелу, натянул тетиву и прицелился. Дрожащие в нагретом воздухе концентрические круги казались теперь очень далеко. Он выстрелил, и еще до того, как лук зазвенел недовольно и негармонично, понял, что дернул тетиву слишком резко вместо того, чтобы плавно ее отпустить. Стрела прошла высоко и пролетела над мишенью. Хачмен выругался, но это не помогло разрядить напряжение, и он стал снимать снаряжение, нервно выдергивая ремешки застежек.

– Извини, дорогой, – Викки произнесла это извиняющимся тоном, как маленький ребенок, подошла со спины и обняла его. – Я не виновата, что так тебя ревную.

– Ревнуешь! – Хачмен истерически хохотнул, чувствуя, что на самом деле близок к слезам. – Если бы ты застала меня целующим другую женщину и тебе это не понравилось, тогда это называлось бы ревностью. А то, что ты выдумываешь про людей, которых показывают по ящику, мучаешь себя и вымещаешь это на мне – это... это черт знает что!

– Я тебя так люблю, что не хочу, чтобы ты даже замечал других женщин. – Рука Викки скользнула от пояса ниже, и в то же мгновение Хачмен почувствовал, как она прижалась грудями к его пояснице и ткнулась головой ему между лопатками. – Дэвид еще не пришел из школы...

«Я буду последним дураком, если поддамся так быстро...» – сказал себе Хачмен, но уже не мог прогнать мысль о доме, где никого нет – редкий случай – и где можно, не таясь, не сдерживаясь, заняться любовью, что, собственно, Викки и предлагала. Она так любит его, что не хочет, чтобы он даже замечал других женщин – в таком свете ее слова и поступки выглядят почти логично. Викки настойчиво прижималась упругим животом к его ягодицам, и он уже готов был поверить, что сам во всем виноват, потому что вызывает в ней эту неукротимую страсть. Хачмен повернулся и позволил себя поцеловать, рассчитывая обмануть ее, отдать тело и сохранить за собой разум, но по дороге к дому понял, что его снова переиграли. После восьми лет супружеской жизни ее притягательность настолько возросла, что он даже не мог представить себя в постели с другой женщиной.

– Из-за своей врожденной моногамности я постоянно попадаю в невыгодное положение, – пробормотал он, складывая лук и колчан снаружи у двери. – Меня бессовестно используют.

– Бедненький. – Викки прошла на кухню впереди него и принялась раздеваться, едва он захлопнул дверь.

Сбрасывая на ходу одежду, Хачмен двинулся за ней в спальню. Когда они легли, он сунул руки за спину Викки и крепко обнял за плечи, затем подпер ее пятки своими ступнями – получилось что-то вроде тисков, сжимающих тело Викки, удерживающих его в неподвижности, своего рода замена узды, которую ему ни разу не удавалось накинуть на ее мысли.

После, когда он лежал рядом с ней в состоянии полусна-полу-мечтательности, полузабыв о своей грусти и заботах, мир за окном казался тем спокойным миром, который он знал когда-то мальчишкой. Солнце, заглядывающее поздним утром в спальню, едва слышный разговор в саду, тележка молочника с позвякивающими бутылками за оградой, мерный звук ручной газонокосилки где-то вдали... И сейчас он чувствовал себя в такой же безопасности. Бомба, вся концепция ядерной катастрофы, казались далекими и такими же устаревшими, как Джон Фостер Даллес, телевизоры с двадцатисантиметровыми экранами и сенатор Маккарти... Мы прошли важный рубеж уже в июле шестьдесят шестого – в этом месяце срок от окончания второй мировой войны сравнялся с интервалом между первой и второй. И ничего не случилось. Трудно даже представить, что кто-то всерьез планирует сбросить бомбу...