Пол Андерсон - Царица ветров и тьмы

— Какими знаниями? — выкрикнул он. — Да вы пошевелите мозгами! Представьте, что вас, нагого, оставляют в Вавилоне. Много вы знаете об истории и языке Вавилона? Какой там в этот период царь, долго ли он еще будет царствовать, кто после него вступит на престол? Каким законам и обычаям вы должны подчиняться? Вы только помните, что со временем Вавилон будет захвачен ассирийцами, персами или еще кем-то, и тогда не оберешься неприятностей. Но когда и как это произойдет? А битва, свидетелем которой вы можете стать, что это — пограничная перестрелка или настоящая война? Если последнее, то победит ли Вавилон? Если же он потерпит поражение, то каковы будут условия мирного договора? Едва ли сегодня найдется хотя бы двадцать человек, которые ответили бы на эти вопросы, не заглянув предварительно в книгу по истории. А вы к ним не относитесь, да у вас и не будет с собой этой книги.

— Мне кажется, — медленно произнес я, — что, достаточно ознакомившись с языком, я пошел бы в расположенный поблизости храм и сказал бы жрецу, что могу устроить… мм… фейерверк…

Он невесело рассмеялся.

— А как? Не забывайте, что вы находитесь в Вавилоне. Где вы возьмете серу и селитру? Если даже вам удастся растолковать жрецу, что именно вам нужно, и умолить его достать для вас эти компоненты, сумеете ли вы приготовить порошок, который взорвется, а не будет только тихо шипеть? К вашему сведению, это своего рода искусство. Ведь вы, черт возьми, даже не сможете наняться простым матросом. Вам очень повезет, если вас кто-нибудь возьмет в уборщики. А скорее всего, на вашу долю достанется рабский труд на полях. Разве не так?

Огонь в камине медленно угасал.

— Да, пожалуй, — сдался я.

— Как вы понимаете, они тщательно все взвешивают, прежде чем выбрать место и время.

Он оглянулся на окно. Оттуда, где мы сидели, был виден лишь ночной мрак — блики на стекле мешали нам разглядеть звезды.

— Когда человека приговаривают к изгнанию, — продолжал он, — все специалисты-эпоховеды собираются на совещание и высказывают свои соображения по поводу того, какой исторический период наиболее подходит для данного конкретного индивида. Вам, разумеется, понятно, что если человека с высокоразвитым интеллектом, да еще и брезгливого, отправить в Грецию времен Гомера, жизнь покажется ему сплошным кошмаром, а какой-нибудь головорез может там отлично прижиться и даже стать уважаемым воином. Если этот головорез не совершил самого тяжкого преступления, они и вправду могут оставить его вблизи дворца Агамемнона, обрекая всего лишь на некоторые неудобства и тоску по родине. О, господи, — прошептал он. — На тоску по родине!

Под конец своей речи он впал в такое уныние, что я счел нужным как-то подбодрить его и сухо заметил:

— Это же усложненная смертная казнь.

Его глаза вновь остановились на мне.

— Правильно, — проговорил он. — И в его организме, конечно, продолжает действовать сыворотка долголетия. Но это все. С наступлением темноты его высаживают в каком-нибудь безлюдном месте, доставивший его туда аппарат исчезает, и этот человек до конца жизни отрезан от своего времени. Он знает только то, что для него выбрали эпоху., с такими особенностями… благодаря которым, по мнению тех, кто его выслал, наказание будет соответствовать характеру совершенного им преступления.

На нас снова обрушилась тишина, и мало-помалу тиканье каминных часов превратилось в самый громкий звук на свете, словно вне дома навсегда умолкли скованные морозом все остальные голоса мира. Я взглянул на циферблат. Была глубокая ночь; близился час, когда начнет светлеть на востоке небо.

Посмотрев на Майклса, я увидел, что он не спускает с меня пристального смущенного взгляда.

— Какое вы совершили преступление? — спросил я.

Видно, этот вопрос не застиг его врасплох. Он устало сказал:

— Не все ли равно? Ведь я уже говорил вам, что одни и те же поступки в одну эпоху оцениваются как преступление, а в другую — как героические подвиги. Если б моя попытка увенчалась успехом, грядущие поколения преклонялись бы перед моим именем. Но я потерпел неудачу.

— Должно быть, пострадало множество людей, — сказал я, — и все человечество возненавидело вас.

— Да, так оно и было, — согласился он.

И через минуту добавил:

— Разумеется, я все это выдумал. Чтобы скоротать время.

— А я вам подыгрываю, — улыбнулся я.

Он несколько расслабился и, откинувшись в кресло, вытянул ноги на своем роскошном ковре.