Геннадий Прашкевич - Малый бедекер по НФ

Ну и все такое прочее.

Отложив книгу, красивая цензорша долго глядела на меня с непонятной грустью.

«Откуда же эта печаль, Диотима?» Я даже встревожился. Жизнь так прекрасна. Дарить девушкам книжку стихов. Даже цензорше нравятся мои стихи. Зачем лишние вопросы? Зачем спрашивать, в каком году издан лежащий на столе том академика Н.С.Державина?

«В одна тысяча девятьсот сорок седьмом».

«А какое, миленький, у нас тысячелетье на дворе?» — цензорша, несомненно, знала русскую поэзию.

«От рождества Христова — второе. А точнее, одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмой год».

«Вот и ладушки», — подвела итог цензорша. И посмотрела на меня долго и многообещающе: «В девятьсот шестьдесят восьмом году, даже в одна тысяча сорок седьмом наш советский князь Святослав мог делать в братской Болгарии все, что ему заблагорассудится. Но в одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году мы ему ничего такого не позволим».

Набор книги был рассыпан.

Одно время некий умелец на острове Итуруп (Курильские острова) кормил заезжих геологов вкусными домашними колбасками. Звучит совершенно невероятно, но я сам их пробовал. Ходили слухи, что самодеятельный колбасник перекручивал в фарш лис и сивучей, но вкус не совпадал, поскольку все мы на Курилах пробовали все, что плавает и ползает. Несколько позже случайно выяснилось, что штормом выбросило в бухту Доброе Начало неизвестного науке гигантского дохлого зверя, может быть, плезиозавра, дожившего до наших дней в глубинах Курильской впадины, вот его мясо и пошло на домашние колбаски.

Предположил это палеонтолог, работавший в нашем отряде.

Он извлек из надкушенной колбаски непонятную косточку. Она была хорошо знакома ему по ископаемым останкам. Колбасника мы побили, конечно, но что толку? Ведь кости, жилы и хрящи — все самое ценное! — этот мерзавец сплавил в океан, не зря в бухту стаями повадились касатки. От их острых плавников ночная вода была расчерчена огненными зигзагами.

Писатель-фантаст Георгий Иосифович Гуревич первый обратил внимание на мой необычный опыт. Вы там бродите по краю ойкумены, написал он мне. Вы там видите закаты, вулканы, острова, богодулов, странных людей с необычной кармой. Все они пытаются соскочить с Колеса жизни и вы сами активно в этом участвуете, знаю я вас. Бормотуха, пятидесятиградусная водка «туча», казенный спирт, плезиозавровые колбаски, зачем вам писать о какой-то бразильской сельве? (Он намекал на некоторые мои фантастические повести, в которых действие происходило, как сейчас говорят, в дальнем зарубежье). Пишите о родных островах. «В литературе, видите ли, в.отличие от шахмат переход из мастеров в гроссмейстеры зависит не только от мастерства. Тут надо явиться в мир с каким-то личным откровением. Что-то сообщить о человеке человечеству. Например, Тургенев открыл, что люди (из людской) — тоже люди. Толстой объявил, что мужики — соль земли, что они делают историю, решают мир и войну, а правители — пена, только играют в управление. Что делать? Бунтовать — объявил Чернышевский. А Достоевский открыл, что бунтовать бесполезно. Человек слишком сложен, нет для всех общего счастья. Каждому нужен свой ключик, сочувствие, любовь. Любовь отцветающей женщины открыл Бальзак, а Ремарк — мужскую дружбу, и т.д.

Что скажет миру Прашкевич?»

Я понял Георгия Иосифовича.

Островной опыт тех далеких лет лег в основу двух повестей: «Территория греха» и «Великий Краббен». Усеченный вариант первой (под другим названием) вышел в Магадане в 1975 году, что ее и спасло от нападок (о книжке практически никто не знал), вторая в 1983 году — в Новосибирске.

Вышел «Великий Краббен» как-то не к месту.

Один за другим умирали генсеки, шли дожди, осины в Академгородке трепетали, как приговоренные к смерти. На пустых прилавках магазинов валялись детские соски и гондоны. Ничего больше. Исчезло мясо, исчез кофе. Вернувшись из отпуска (Москва, Пицунда, Свердловск), я не привез домой ни грамма жизненно необходимого напитка. А тут, беспартийного, меня вызвали в горком партии. Первый секретарь, назовем его Федором Ивановичем, еще весной сочинил некий путеводитель по Новосибирску. Редактором назначили меня, пришлось бесформенную массу материала приводить в порядок. Теперь уже вышла книжка и получилась она нетривиальная, полная чрезвычайно полезных сведений. Например, в ней указывалось, что в Новосибирске в сутках, как и в Москве, двадцать четыре часа.