Сэмюэль Дилэни - Вавилон - 17 [Вавилон - 17. Нова. Падение башен]

— Кажется, понял, — сказал Тил.

— Я не могу объяснить тебе это математически, но и ты не можешь математически объяснить мне замедление твоего грузовика.

— Пожалуй, нет. — Тил вдруг нахмурился. — Послушай, когда ты сказал «вы, люди», это прозвучало так, будто ты… другой.

Торн засмеялся.

— Что ты хочешь сказать? Обезьяны часть вас, так же, как и вы, люди, часть нас…

— Вот-вот! Разве ты не слышишь, как ты это говоришь?

— Да, — сказал Торн, помолчав, — слышу.

— Так вот, насчет игры. Может ли кто-нибудь из… нас, людей, играть так, как ты?

Торн пожал плечами.

— Полагаю, человек исключительного ума может. Но ведь это, в сущности, неважно.

— По-моему, важно. Мы, люди… — повторил Тил. — Как же вы называете себя в таком случае?

Торн снова пожал плечами.

— Мы стражи, лесные стражи. Но и «лес» — не главное.

— Это верно. Иногда вы называете себя лесным народом.

— Мы охраняем ваши каторжные рудники на краю леса и возвращаем беглецов.

— Ах, да. Я и забыл. Я знал одного такого бежавшего заключенного, до того как вступил в армию. — Он задумался.

— О чем ты думаешь? — спросил Торн.

— По правде сказать, об ожерелье. Оно было из полированных ракушек; я нанизал их на ремешки.

— А при чем тут бежавший заключенный?

— Девушка, которой я подарил это ожерелье, тоже знала этого человека. Один раз ожерелье сломали, наступили на него. Но я его укрепил. Красивое было ожерелье. Я сам полировал ракушки. Как ты думаешь, что там за свет на краю города?

— Не знаю. Может, что-то делают в учебном лагере. Хотя, похоже, освещен небольшой участок.

— Но зачем свет, если там никого нет?

— Кто знает? — Торн внезапно выпрямился. — Смотри-ка! Некоторые бегут сломя голову.

— Да. Интересно, куда это они?

— Не знаю. Те, кто бежит, обратно не возвращаются. Хотел бы я знать, связано ли это с базовыми учениями. Говорят, ближайшие шесть недель будут здорово трудными.

— Знаешь, я не видел среди рекрутов ни одного из… стражей, которые читают мысли, с тройными шрамами.

— В самом деле? А что ты знаешь о телепатах?

— Ничего, — сказал Тил. — Знаю только… вернее, знал когда-то одного стража, который читал мысли. И у него были шрамы…

— Ты знаком с уймой интересных людей. А ты знаешь, что очень немногим из ваших людей известно о стражах-телепатах? Очень, очень немногим. Ну, скажем, человек сорок вне леса знают, и большинство их — члены Совета.

— А ты… не телепат? — спросил Тил.

— Нет. И ты прав, в армии их нет. Их не призывают.

— Обычно я о них не говорю.

— И правильно делаешь. — Он вдруг положил руку на плечо Тила. — Пойдем в барак, мальчик, я расскажу тебе одну историю.

— О чем?

— О заключенном. О бежавшем заключенном.

— Да?

Они пошли к дороге, ведущей в казармы.

— Я жил неподалеку от каменных рудников, Тил. Не все лесные стражи патрулируют рудники, но если уж ты родился возле них, от этого не уйти. Мы были организованы в отряды и составляли мини-армию. Отдаленные племена стражей живут гораздо свободнее, но те, кто работает на рудники, должны быть всегда начеку. Нашим отрядом командовал спокойный страж с тремя рубцами на лице. Мы сидели у костра и болтали, а Рок — так его звали — стоял у дерева. Был вечер, чувствовалось приближение дождя. Вдруг хрустнула ветка, и на поляне появилась Ларта, лейтенант отряда Фрола, который патрулировал лес в миле от нас. У нее тоже был тройной рубец. Она и Рок молча разговаривали между собой несколько секунд, а потом заговорили вслух, чтобы мы поняли, о чем речь.

— Когда они попытаются бежать из рудника? — спросила Ларта.

— Перед самым рассветом, — ответил Рок.

Мы все слушали.

— Сколько их? — спросил Рок.

— Трое, — ответила Ларта. — Один — хромой старик. Он пробыл в рудниках четырнадцать лет. Пять лет назад при обвале ему раздробило ногу. Ненависть в его мозгу пылает, сверкает в глазах, как полированный рубин. Он скорчился у ступенек сторожки, ждет и крутит в пальцах прутик, стараясь не думать о боли в ноге. Он чувствует себя очень старым.

Рядом с ним сильный человек. Текстура его мозга напоминает железо и ртуть. Он очень заботится о своем теле и сейчас думает о жировой складке на животе, к которому прижаты его колени, и о веснушках на лице. У него на животе шрам после удаления аппендикса, и он думает о нем, походя вспоминая белые стены Медицинского центра. Он всегда старался выглядеть в лагере человеком легким, спокойным и не унывающим ни при каких ситуациях. Но решимость, с которой он готовился к побегу — он вспоминает, как он чуть не застрял в туннеле, который они рыли ложками, башмаками и руками, чтобы добраться до сторожки, — это решимость человека твердого и холодного.