Павел Молитвин - Заметки о Солярисе

Около герметической двери, разделяющей отсеки Станции, Хреньковский помедлил. Потом взялся за ручку, толкнул. Можно забыть, как расположены помещения Станции, особенно если знаешь это только теоретически, но, увидев такую дверь, даже идиот поймет, что дергать ее бесполезно.

— На себя, — спокойно сказал я.

— Без вас знаю, — огрызнулся он и рванул дверь. Она, естественно, не поддалась. Хреньковский поставил «дипломат» на пол и взялся за дверь двумя руками. Дверь заскрипела, завизжала, и когда открылась, из нее торчали мощные замковые полосы, загнутые, словно побывавшие под прессом.

— Все заклинивает, заедает! Даже двери подогнать не можете! — сердито сказал Хреньковский, вытирая руки платком…

Я остановился около радиорубки, лже-Хреньковский, стоя сзади, с надменным видом посматривал поверх очков. Нет, он все-таки очень похож на настоящего Хреньковского!

Дверь радиорубки распахнулась, на пороге стоял Галинский. Он окинул нас острым взглядом. Появление Хреньковского нисколько его не удивило.

— Милости прошу.

Мы прошли в зал, разделенный перегородками.

— Рад вас видеть, Юсуф Вольдемарович, — Галинский протянул Хреньковскому руку. — Как вам нравится на Станции?

Хреньковский, пожав Галинскому руку, благосклонно кивнул.

— Приятно видеть, что хоть кто-то здесь работает, а не бросается при встрече с руководством зажигалками. Впрочем, к этому мы еще вернемся.

Галинский быстро взглянул на меня.

— Я рад, что вы сможете на месте ознакомиться с нашей работой и разрешить накопившиеся у нас вопросы, — не обращая больше на меня внимания, Галинский увлек Хреньковского в следующий отсек. Там тотчас зашелестели бумаги.

— Прошу вас начать с этих отчетов, а потом вот эти наблюдения и вот еще журналы…

Вскоре Галинский вышел ко мне, и мы уселись за небольшой столик, заваленный машинными перфолентами.

— Я знал, что ты придешь не один, поэтому и выбрал радиорубку. Места здесь хватит для всех.

— Но откуда здесь этот… появился? — я не знал, как мне назвать Хреньковского.

Галинский встал. Мы заглянули в отсек, куда он завел Хреньковского: тот развалясь сидел в кресле, перебирал бумаги. В другом конце комнаты был вход в следующие отсеки.

— Т-с-с… — Галинский приложил палец к губам. Мы заглянули туда.

В кресле сидел еще один Хреньковский и тоже перебирал бумаги.

— Да-а-а… — опешил я.

— А третий, сегодняшний, у Валеры в лаборатории, он над ним опыты проводит. Они стали появляться позавчера, после того, как мы подвергли Океан жесткому облучению. У нас было по паре таких. Это третья партия.

— А те?

Галинский потер обгорелое лицо, с которого клочьями сходила кожа. А мне-то показалось, что это загар!

— Автоматические капсулы. Иначе их нельзя уничтожить, регенерация. Нейтринные системы.

— Они… создаются Океаном? — мне показалось, что я вконец сошел с ума. Галинский словно прочел мои мысли.

— Именно Океаном. Океан генерирует их, основываясь на наших воспоминаниях, которые извлекает из нас во время сна.

— И что же с ними делать? Ведь они не дадут работать — я поежился, вспомнив, как лже-Хреньковский открывал дверь. — Ничего себе, нейтринные системы!

— Не дадут, — подтвердил Галинский. По начальнику на человека — это многовато для нормальной работы. Но отсылать их больше нельзя, не хватит капсул. Надо что-то придумать. У Валеры Сорокина есть идея, у меня тоже. Возможно, появится и у тебя. До утра, во всяком случае, мы можем работать спокойно. Я достал старые отчеты, и, чтобы просмотреть их, Хреньковским понадобится, по крайней мере, день.

— Но зачем старые отчеты Хреньковским, разве они их не знают?

— Я же объяснил: это не просто двойники, это твое и мое материализованное представление о Хреньковском. Твой — поглупее, мой — поумнее.

Я отправился к своим приборам. Чудеса чудесами, но от работы по графику меня никто не освобождал. И если план исследований будет сорван, на Земле мне придется иметь дело с настоящим Хреньковским, а ему история про двух и даже трех Юсуфов Вольдемаровичей вряд ли покажется смешной, с чувством юмора у него неважно.

Весь день я проработал, как проклятый, не отвлекаясь ни на каких двойников, не думая ни о Галинском, ни о Сорокине.

Утром я проснулся от шума. Опять Хреньковский? Старый или уже новый? В углу комнаты что-то звякнуло, и, открыв глаза, я увидел около корзинки со снятыми табличками сидевшего на корточках Адама Адамовича Серединкина. Я снова закрыл глаза. Но поздно — над моей головой уже кудахтало и блеяло, взвизгивало и похрюкивало.