Гоар Маркосян-Каспер - Забудь о прошлом

— Ну а кто же?

— А нельзя ли ее как-то… обойти? Мне прислали программу встреч… — Он пододвинул небольшой листок с довольно куцым перечнем к бакнам, и Дан, заглянув через плечо Поэта, мог убедиться, что излагать свои взгляды, идеи, положения, словом, все, что они думают по поводу сотрудничества, землянам придется, в основном, перед функционерами Лиги всех мастей.

— Чего и следовало ожидать, — повторил Маран.

— Как я понимаю, у нас нет никаких шансов пробиться к обычным жителям Бакны, просто поговорить с людьми? Может, на улице?

— Нет, — сказал Маран. — Толпе собраться не дадут. А разговаривать с каждым прохожим в отдельности… Улицы отпадают. Не та ситуация.

— Остается только изменить ситуацию. — невесело пошутил Поэт.

— Это не так просто, — Олбрайт воспринял его слова всерьез. — У нас нет рычагов, с помощью которых мы могли бы на нее воздействовать.

— Рычаги, может, и нашлись бы, — сказал Маран. — Но вот чем бы это воздействие кончилось? Вы с периценскими исследованиями знакомы?

— Знаком, — сказал Олбрайт.

— Историю Атанаты знаете? Как там обернулось… с рычагами?

Олбрайт молча кивнул.

— Рычаги пока придержите. А аудиторию мы вам сделаем. В два счета.

— Это каким же образом? — удивился Поэт.

Маран хлопнул его по плечу.

— Заодно развеем твою хандру. По-моему, ты соскучился по своим слушателям.

— Старый Зал? — спросил Дан.

— Конечно. Поклонники Поэта. Половина Бакны. И, между прочим, ее разумная половина. — Он повернулся к Олбрайту. — Готовьте речь. Не слишком длинную. Сначала будет петь Поэт. Если у вас нет времени на концерты, появитесь позже. Но я бы на вашем месте послушал. Потом он вас представит. Поговорите с людьми. Понадобится, и мы поучаствуем. Хотя от моего участия может быть больше вреда, чем пользы, я непопулярен… после известной вам акции. Ну посмотрим. — Он снова повернулся к Поэту. — Вставай. Иди к своим импресарио. Возьми с собой Дана.

— А ты? — спросил Поэт.

— А я пойду подумаю. — Маран непринужденно поднялся и спросил Олбрайта: — Есть еще проблемы?

Тот ошеломленно покачал головой.

— Если понадоблюсь, я у себя, — сказал Маран и вышел.

— Он всегда такой? — спросил Олбрайт, глядя ему вслед.

— Какой? — поинтересовался Дан, пряча улыбку.

— Ну… — Олбрайт потер пальцем переносицу. — Вообще-то я не собирался сам… Но, видно, придется. Раз за меня уже все решили… — Он недоуменно покачал головой и вдруг засмеялся.

— Мы свободны? — спросил Дан.

— Конечно, — сказал Олбрайт. — Что вы меня-то спрашиваете? Вам ведь уже объяснили, что делать.

— Не обижайтесь, — сказал Дан осторожно. — Маран иногда бывает несколько… э-э… категоричен.

— Господи, да я не обижаюсь. Он ведь действительно решил проблему. Пойду готовить речь.

Олбрайт решил-таки послушать. Любопытство им двигало или прагматизм? Ходили слухи, что его прочат послом в Бакнию, и, возможно, он уже пытался составить представление о народе, с которым ему предстояло иметь дело? Как бы то ни было, на следующий вечер он вошел вместе с Даном и Поэтом в гигантскую чашу Старого Зала через один из верхних проемов. Поэт усадил их, попросив освободить для них места, как всегда поступал со своими гостями, и Олбрайт имел возможность лицезреть все представление с самого начала, иными словами, оглушительной овации, устроенной своему любимцу истосковавшейся по его песням аудиторией, и до световой феерии, до которой растянулся концерт, Поэт, давно не ступавший на столь любимый им пятачок сцены, никак не мог остановиться, и Дану представился случай еще раз увидеть то, что он видел лишь однажды и запомнил навсегда. Когда снаружи сгустились сумерки, и Зал погрузился в почти полную темноту, зрители вынули карманные фонарики, включили их, и тысячи лучей, отразившись от стекла крыши, осветили дно чаши, собственно, и бывшее сценой. Маран явился после начала, скользнул в проход тогда, когда все уже были заняты Поэтом, и сел рядом с Даном в специально выбранный заранее дальний угол. Дан наблюдал за Олбрайтом с любопытством. Вначале тот был настроен скептически, восторги зала, как всегда, набитого до отказа, вызвали у него легкую гримасу иронии, но когда Поэт запел, он стал внимательнее, постепенно втянулся, и в какой-то момент Дан заметил, что он аплодирует уже вовсе не из вежливости, как в первые минуты, а отбивая ладони. Поэт прервал пение, как всякий раз, неожиданно, пару минут стоял неподвижно, а потом в разгар бурной овации поднял руку, остановив с легкостью дирижера, взмахивающего палочкой, многоголосый рев, и сказал: