Роберт Силверберг - Умирающий изнутри

– Не только я сражаюсь. И не только я повышаю голос.

– Ты меня провоцируешь. Ты всегда это делаешь. Ты шпионишь за мной, а потом провоцируешь и стараешься побороть.

– Джуд, трудно менять старые привычки. Хотя на самом деле, я не сержусь на тебя.

– Сколько самодовольства!

– Я не сержусь. Это ты. Ты становишься сердитой, когда видишь, что Карл и я сходимся во мнении относительно твоего друга Клода. Люди всегда злятся, когда им говорят то, что они не хотят слышать. Послушай, Джуд, делай что хочешь. Если Германт то, что тебе нужно – вперед.

– Не знаю. Я просто не знаю. – Неожиданная уступка. – Может в наших отношениях есть что-то ненормальное.

Ее железная самоуверенность сразу пропадает. Удивительное качество: каждые две минуты видишь другую Юдифь. Сейчас она смягчилась и кажется неуверенной в себе. Через мгновение она повернет от своих проблем ко мне.

– Приходи ужинать на следующей неделе. Мы очень-очень хотим собраться вместе с тобой и посидеть.

– Постараюсь.

– Я волнуюсь за тебя, Дэйв. – Да, вот оно. – В субботу ты был такой взвинченный.

– У меня были трудные времена. Но я все преодолею. – Мне не хочется говорить о себе. Я не хочу ее жалости, потому что потом могу начать жалеть себя сам. – Слушай, я тебе позвоню, о'кей?

– Тебе все еще очень больно, Дэйв?

– Я привыкаю. Я стараюсь принять все как есть. Все будет в порядке.

Звони, Джуд. Привет Карлу. И Клоду, – добавляю я и кладу трубку.

Среда. Утро. Еду в центр отвезти свои последние шедевры. Сегодня даже холоднее, чем вчера, воздух прозрачнее, солнце ярче и отдаленнее. Каким сухим кажется мир. При такой погоде у меня обычно ошеломляющая ясность восприятия. Но я едва принимаю сигналы, пока добираюсь на метро до университета, только какие-то смазанные отблески и скрежет – ничего ясного. Я уже не знаю, могу ли обладать силой в определенный день, и сейчас такой пустой день. Непредсказуемый. Таков уж тот, кто живет в моей голове: непредсказуемый. Я иду к обычному месту и поджидаю своих клиентов.

Они подходят, берут то, за чем пришли, и суют мне в ладонь зеленые баксы.

Дэвид Селиг, благодетель человечества. Я вижу Йайа Лумумбу. Словно черная секвойя, он идет от Бутлеровской лаборатории. Почему я дрожу? Это влияние холодного воздуха, не так ли, первый намек зимы, смерть года. Приближаясь, баскетбольная звезда машет рукой, кивает, улыбается, все его знают, все окликают. Я чувствую сопричастность к его славе. Когда начинается сезон, я, возможно, пойду посмотреть, как он играет.

– Принес бумаги, парень?

– Вот они. – Я вытаскиваю папку. – Эсхил, Софокл, Эврипид. Шесть страниц. Значит, двадцать один минус пять, что вы мне давали, – вы должны мне 16 долларов.

– Подожди, парень, – он садится на ступеньку рядом со мной. – Мне же нужно сначала прочитать, так? Откуда я знаю, что ты там понаписал?

Я смотрю, как он читает. Я почему то жду, что он будет шевелить губами, спотыкаясь на незнакомых словах, но нет, его глаза быстро пробегают строчки. Он покусывает губу. Он читает быстрее и быстрее, нетерпеливо перелистывая страницы. Наконец он поднимает на меня мертвые глаза.

– Это – дерьмо, парень, – говорит он. – Вот это – дерьмо. Кого ты хочешь надуть?

– Я гарантирую, что вы получите Б+. Пока не получите оценку, можете не платить. Если будет меньше, то…

– Нет, слушай меня. Кто говорит об оценках? Я вообще не могу взять эту чертову писанину. Слушай, половина – это какой-то бред, а вторая половина прямо списана из книжки. Дерьмо, вот что это. Проф прочитает это, посмотрит на меня и скажет: Лумумба, как ты думаешь, кто я? Ты думаешь, я идиот, Лумумба? Ты не писал эту чушь, скажет он мне. Ты не веришь ни одному слову. – Он сердито поднимается. – Вот, я тебе кое-что почитаю, парень. Я тебе покажу, что ты мне подсунул. – Перелистывая страницы, он хмурится, ворчит, качает головой. – Нет. Какого черта? Ты знаешь, кто ты Такой, парень? Ты смеешься надо мной, вот оно что. Ты играешь с тупым ниггером, парень.

– Я пытался, чтобы было похоже, что писали вы…

– Чушь. Не дури мне мозги, парень. Ты наложил кучу вонючего еврейского дерьма о Европиде и еще надеешься, что я вляпаюсь, пытаясь выдать его за свое.

– Это – ложь. Я сделал для вас все возможное. Когда вы нанимаете человека, чтобы писать для вас курсовую, вы должны быть готовы к тому, что могут быть определенные…

– Сколько ты писал? Пятнадцать минут?

– Восемь часов, а может десять, – говорю я. – Знаете, что вы пытаетесь сделать, Лумумба? Вы переворачиваете на меня расизм. То еврейское, это еврейское. Если вы так не любите евреев, почему не дали писать курсовую черному? Почему сами не написали? Я сделал работу честно. И не хочу слышать, как ее превращают в вонючее еврейское дерьмо. Говорю вам, если вы сдадите ее, то получите проходной балл наверняка, в крайней случае Б+.