Герберт Уэллс - Невидимка

Косс, деревенский лекарь, сгорал от любопытства. Бинты возбуждали в нем профессиональный интерес, слухи о тысяче и одном пузырьке — завистливое удивление. Весь апрель и весь май он выискивал случая поговорить с приезжим, а около Троицына дня окончательно потерял терпение и пустил в ход подписной лист дли сбора пожертвований на сестру милосердия. Оказалось, к его удивлению, что мистресс Галль не знает имени своего жильца.

— Называть-то он себя называл, — объяснила мистресс Галль с полным пренебрежением к истине, — да я, правду сказать, не расслышала.

Она боялась, что не знать имени своего постояльца может показаться с ее стороны уж очень глупо.

Косс постучался в двери гостиной и вошел. Изнутри явственно послышалось ругательство.

— Простите, что вторгаюсь к вам, — сказал Косс.

Дверь затворилась, и остального разговора мистресс Галль не слыхала.

В последующие десять минут до нее доносился неопределенный говор, затем крик удивления, топот, грохот упавшего стула, хохот, похожий на лай, быстрые шаги к двери, и появился Косс, совершенно бледный, выпученными глазами оглядывавшийся через плечо. Он не затворил за собою двери, не глядя на мистресс Галл прошел через залу, сошел с крыльца, и она услышали его торопливо удалявшиеся по дороге шаги. Шапку он нес в руках. Мистресс Галль стояла за прилавком и смотрела в отворенную дверь приемной. До нее донеслись тихий смех приезжего и его шаги через комнату. Потом дверь захлопнулась, и все смолкло.

Мистер Косс пошел вверх по деревенской улице, прямо к священнику Бонтингу.

— Не сумасшедший ли я? — начал он без всяких предисловий, входя в убогий и тесный кабинет мистера Бойтинга. — Не похож ли я с виду на помешанного?

— Что случилось? — спросил священник, кладя аммонитовое пресс-папье на разрозненные листы своей будущей проповеди.

— Этот господин в гостинице…

— Ну?

— Дайте выпить чего-нибудь, сказал Косс и сел.

Когда нервы его несколько успокоились благодаря стакану дешевенького хереса, — единственного напитка, находившегося в распоряжении добрейшего священника, — Косс рассказал о своем свидании с приезжим.

— Вхожу это я, — начал он прерывающимся голосом, — и прошу подписать на сестру, а он, как я пошел, сунул руки в карманы и грохнулся в кресло. Засопел. Так и так говорю: «слышал, что вы интересуетесь наукой». «Да», — говорит и опять засопел. Все время сопел, — должно быть, подцепил где-нибудь здоровенный насморк, и немудрено, коли так кутается. Я стал рассуждать насчет сестры, а сам гляжу во все глаза. Сткляни разные, химические снадобья всюду, весы, пробирки, пузырьки и запах ночных фиалок. «Подпишитесь?» — спрашиваю. «Подумаю», — говорит. Тут я и брякни прямо: «Занимаетесь исследованиями?» Говорит: «Да». — «И что ж, — спрашиваю, — очень мешкотно ваше теперешнее исследование?». Насупялся. «Чорт его знает, какое мешкотное», — говорит. «Да неужели?» — говорю. Тут как прорвет его, точно пробка из бутылки выпалила! В нем это, знаете, и так накипело, а от моих слов совсем через край пошло. И рассказал он мне свою печаль: получил он от кого-то рецепт, драгоценнейший рецепт, которого он мне не сказал. «Медицинский?» — «Убирайтесь к чорту! — говорит, — К чему это вы подбираетесь?» Я извинился. Тут он опять засопел, откашлялся с достоинством и продолжал. Стал он читать рецепт. Пять ингредиентов, положил на стол, отвернулся, а тут как раз ветер из окна подхватил бумагу. Зашуршала, полетела. А работал-то он в комнате с камином. Не успел оглянуться, в рецепт-то в камине. Загорелся и вылетел в трубу. Он бросился к камину, — а уж рецепта и след простыл Вот оно что. И как раз в эту минуту для большего эффекта и махни он рукой…

— Ну так что же?

— Ничего. Руки-то не было, пустой рукав. Господи Иисусе Христе, подумал я, совсем калека! Наверное у него есть пробковая рука, да снял он ее пока. А все-таки, думаю себе, чудно что-то. Ну как, черт возьми, мог рукав держаться открытым и подниматься, коли в нем ничего не было? А в нем ничего не было, это я вам верно говорю. Пустой до самого сгиба. Я видел его внутри до самого локтя, и в маленькую дырочку на материи проходил свет. «Господи Боже мой!» — воскликнул я. Он вдруг остановился и выпучил свои огромные буркалы сначала на меня, потом на рукав.

— Ну?

— Ну и ничего. Ни слова не сказал, только поглядел и поскорее сунул опят рукав в карман. «Так вот, я говорил, что рецепт-то сгорел, не так ли?» — он вопросительно кашлянул. «Каким образом, чорт возьми, можете вы двигать пустым рукавом?» — спросил я. «Пустым рукавом?» — «Да, пустым рукавом». — «Так это, по-вашему, пустой рукав? Вы видели, что он пустой?» Он вдруг встал и отошел от меня. Я тоже встал. Он сделал ко мне шага три, очень медленно, остановился перед моим носом и засопел сердито. Я не сробел, хот этот забинтованный его набалдашник и наглазники, тихонько на меня надвигавшиеся, могли бы хоть на кого нагнать тоску. «Вы говорите, что это пустой рукав?» — «Конечно». Он все глазел на меня и молчал. Потом тихонько вынул рукав из кармана и протянул его ко мне, как будто хотел показать еще раз. И делал он это все медленно, премедленно. Я взглянул. Казалось прошла целая вечность. «Ну, что ж, — сказал я, наконец, прочищая горло, — пустой и есть». Что-нибудь нужно было сказать. Мне начинало становиться жутко… Я видел весь рукав внутри, во всю его длину. Он протягивал его ко мне тихо, тихо, — вот так, — пока обшлаг не очутился всего вершков на шесть от моего лица. Чудная это штука видеть, как лезет на тебя таким манером пустой рукав! И тут…