Сэмюэль Дилэни - Пересечение Эйнштейна - Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна. Время, точно низка самоцветов

— Ястреб, Певец, — представился Ястреб в микрофон на воротах. Лязг, тик-тик-тик, лязг. Мы пошли по тропинке, ведущей к нескончаемым стеклянным дверям.

Компания мужчин и женщин в вечерних туалетах выходила нам навстречу. Они завидели нас издали, три ряда дверей — не помеха. И я заметил, с каким презрением они разглядывают непонятно как пробравшегося сюда беспризорника (на минуту мне показалось, что я вижу среди них Мод в ее узком платье из выцветшей ткани, однако она отвернулась; под вуалью ее лицо было цвета жареного кофе). Один из мужчин узнал Певца и что-то прошептал остальным. Приблизившись к нам вплотную, они уже улыбались. Ястреб же обращал на них не больше внимания, чем на девиц в подземке. Но когда они отошли на приличное расстояние, он сказал:

— Один из них смотрел на тебя.

— Угу. Я заметил..

— А ты догадываешься, почему?

— Кажется, он постарался вспомнить, не встречались ли мы раньше.

— А на самом деле?

Я кивнул.

— Да, при этом там же, где мы встретились с тобой, когда я вышел из тюрьмы. Я же упоминал, что как-то раз уже был здесь.

— Н-да.

Большая часть вестибюля была устлана голубым ковром. Остальное место занимал огромный бассейн, по краю которого рядами стояли пылающие жаровни на двенадцатифутовых решетчатых подпорках. Стены с зеркалами поднимались на высоту трех этажей и увенчивались куполом. Клубы дыма рассеивались в украшенной изысканным орнаментом решетке. И на стенах причудливо извивались искаженные отражения.

Лифт сомкнул за нами свои зеркальные створки. И за все то время, что стремительно уносило вниз семьдесят пять этажей, у меня ни на секунду не появилось ощущение, что мы движемся.

Из лифта мы выбрались в сад на крыше. Тут же по камням (искусственным) искусно выложенным среди папоротников (натуральных), рассаженных поберегу ручья (вода настоящая, течение искусственное), к нам спустился очень загорелый, очень блондинистый мужчина в комбинезоне абрикосового цвета с черной манишкой и высоким воротом.

— Привет! Привет! — Пауза. — Я страшно рад, что вы все же решили прийти. — Пауза. — А я уж думал, что в самом деле не смогли.

Паузы он выдерживал явно для того, чтобы Ястребу было удобней представить меня. Тем более, прикид у меня был таким, что Спиннел мог запросто принять меня и за разносторонне образованного нобелевского лауреата, с которым Ястребу только что довелось отобедать, и за плута, чьи манеры и моральный облик повульгарней и пониже даже тех, что на самом деле мне присущи.

— Позволите взять вашу куртку? — подобострастно предложил Алексис.

А вот это уже говорило о том, что Ястреба он знает не так хорошо, как пытается всем показать. Но отдам должное, у него, похоже, хватило чуткости, чтобы по вспыхнувшим в глазах Ястреба ледяным искоркам сообразить, что самое лучшее — тут же об этом предложении забыть.

Улыбнувшись, он кивнул, — (собственно, лучшая из возможных реакций) — и мы двинулись к гостям.

Первой, кого я узнал, была Эдна Сайлем; она, чуть наклонившись вперед, восседала на полупрозрачном надувном матрасике и — естественно — говорила о политике. Слушатели покорно внимали. Эдна успешно борется с возрастом, — подумал я. И впрямь: тусклое серебро волос лишь облагородило ее, а медь голоса осталась медью. Разве что руки, сжимающие наполненный бокал, морщинистые и предательски немолодые, нарушали очарование. Но тем убежденнее звучали ее суждения. Успел я заметить с дюжину лиц, делающих популярными журналы, музыку, ведущего театрального критика и даже математика из Пристона, который, как поговаривали, разработал теорию «кварков — квазаров».

Чуть в стороне — но вовсе не незаметная — стояла… — нет, назвать ее женщиной я бы не смог. Сенатор Абдолафия, самый вероятный кандидат на пост президента, мать-наставница «новых фаши». Скрестив руки на груди, она внимательно слушала Эдну — та уже полностью подавила спорящих и лишь один чрезмерно уверенный в себе юноша с воспаленными подпухшими веками (похоже, он недавно вставил бифокальные линзы) решался вставить реплики в торжествующий монолог престарелой валькирии.

— Но, миссис Сайлем…

— Однако следует помнить, миссис Сайлем…

— Миссис Сайлем, я тоже интересовался статистикой и…

Впрочем, сбить Эдну с пути ему было явно не по силам.

— Вы обязаны признать, — рокот меди в ее голосе становился все явственней и тишина вокруг сгущалась, подобно тишине моря между двумя шквалами, — что абсолютное знание обессмысливает статистику. Теория вероятности, по сути, лишь математическое выражение вашего невежества, а никак не нашего сомнительного знания.