Александр Тюрин - Падение с Земли

Феодосий поднес ладонь к животу, впечатление было такое, что по внутренностям прополз бычий цепень. Инспектор подключил к робуборщику терминал и стал проверять буфер команд. Вроде некоторые похожи на вчерашние, дяди Витины. Или нет, сердцевины разрядов всегда похожие. Что же намечается: неужто самому на себя стучать придется?.. Уж лучше покончить с высокими моралями. Пусть просыпается здоровое, животное, инстинктивное. Надо выкарабкиваться. Поскорее бы избавиться от дяди Вити. Но ведь и конвойных не позвать. Могут назвенеть «куму», начальнику режима Сысоеву. Ну ничего, напачкали — подотрем. Феодосий запихнул робоуборщик в угол, превратил свою майку в тряпку. Вначале развел грязь, потом ничего получилось, если не всматриваться. Прихватил и содранный линолеум клеем. Крестьянин же неустанно помогал дельным советом.

Следующей ночью дяде Вите опять стало жутко. Только закроешь глаза, и начинает по всему телу Летать какой-то вихрь, да еще и наружу рвется. И кажется дяде Вите, только расслабится он или, предположим, чихнет, и организм его развалится, как брошенный об стену арбуз. С криком «ура» вывернется из ошметков Вихрь Вихревич и на форсаже улетит за горизонт. Что говорится, темницы рухнут, и свобода нас встретит с кружкою у входа. Но потом глаза открывались и он видел, себя на коечке — со стены буравит взглядом какой-то индийский товарищ гуру, льется специально подобранный звук для сна, в углу призывно мерцает унитаз. «Ничего интересного быть не может», — успокаивал себя дядя Витя и переворачивался на другой бок. И все-таки это случилось. Лопнула преграда, похожая на скорлупу или даже на стакан. Так быстро, что боль разлетелась сразу. Он пошевелился и понял, что стал из маленького большим. То есть, он существует в двух видах, маленьком и большом. Большой дядя Витя подтянул задние конечности, распрямил их, и комната сразу смялась, а стена упала. Потолок и крыша остались где-то внизу, голова же окунулась в какое-то марево. Маленький дядя Витя прошелся на цыпочках от своей кровати до двери. Массивная плита поддалась его руке и покатилась. Смутившись, он юркнул обратно в койку, как сурок в норку. Отстукало десять секунд, и никакого шухера. Селянин внушал себе, что было бы мудро вот так вот полеживать и ждать, пока лучшие люди разберутся с его невинностью и отпустят гулять. Извините, скажут, за причиненные хлопоты, обознались. Примите в знак признательности за проявленную гражданственность часы «командирские». Дядя Витя же, незлобливо посмеиваясь, похлопает опростоволосившихся обидчиков по плечам: «Ничо, бывает. Кто не ошибается, тот, значит, не работает». Но потом пожаловала дяде Вите (маленькому) и другая мысль. И осталась, засела, как гвоздь в доске. А если не проявят начальники чуткость и заботу? А если он для них — бревно, кричи не кричи о своих правах, а все равно обстругают.

Большой дядя Витя погордился собой. Турбореактивное сердце гнало по нему горящую кровь. Глотка дышала не хуже армейского огнемета, лапы гребли, как экскаваторы, воздух сминался под ударами крыльев с переменной геометрией и, распрямляясь, поднимал его.

А рядом, перед его широкофокусными глазами висел камень. Тяжелый, тянущий, а еще гладкий, как галька, то ли просвечивающий, то ли разрисованный. А в рисунке том, казалось, проглядывался размазанный человек. Будто прокатилась эта глыба и сплющила какого-то незадачливого гражданина. Просматривались и другие каменюки: разнокалиберные, летящие и катящиеся друг по другу. Потом большой дядя Витя заметил главную достопримечательность открывшейся картины. Там в глубине, за парадом камней, как бы на трибуне, маячила очень длинная штуковина, то ли спица, то ли башня, возможно, даже дерево. Когда большой дядя Витя привык к пейзажу, то разобрал, что камни прутся не куда попало, а вертятся, иногда с фортелями, вокруг спицы. Она — блестящая, а они тусклые, она живенькая, а они полудохлые, она верховодит, а они слушаются. Башня производила впечатление заселенной, хотя никто не показывал личика в форточку. Дядя Витя даже назвал для ясности это строение «дворцом Кощея», памятуя Хавроньины сказки-присказки. А себя гордо проименовал Змеем Горынычем.

Он лег на одно крыло, потом на другое, наконец, хоть и ловили его глыбы невидимыми сетями своего притяжения, поднялся чуть выше и выяснил еще кое-что. Спица упирается острием в некий серебристый туман, а может, и серебряное небо, и сверлит, и долбит, и гложет его, покрываясь сияющим румянцем. Блестящая пыльца входила и в шкуру большого дяди Вити; растворяясь в крови, заставляла ее приятно бурлить.