Константин Бояндин - Этап

Я так и села, – продолжала Мария, глядя, как счастливая Дарья медленно поднимается по склону, по дорожке, а змей парит высоко над ее головой. – Сижу, и реву, потом стыдно было – не передать. Она меня обняла, к себе прижала, как будто это я маленькая, и повторяет, не плачь, мол, мы теперь вместе, мы тебя в обиду не дадим. Потом долго за мной ухаживала – по вечерам сидела рядом, я одна заснуть не могла, утром тоже помогала. Мне как тот милый сон утром приснится, так потом в квартиру было не зайти, мне до сих пор тот запах мерещится. Даже в ванне спать пыталась, чтобы не пакостить нигде.

– Больше не снится?

– Нет, как отрезало. А тебе?

– Еще снится, – Николаев почесал затылок. Честно пытался представить обоих водителей, начиная с таксиста, и не мог простить. Говорил, но сам себе не верил.

Мария сжала его ладонь.

– Значит, не время еще. Ничего, пройдет. У всех проходило, я специально спрашивала. Это я одна была дура...

– Маша!

– Все, прости, не дура. Я одна была такая упертая, похоже. Ну меня и дрессировали, каждое утро, так получается. Дурь выбивали.

– И кто дрессировал?

– Не знаю, – Мария помрачнела. – Я ни в бога, ни в черта не верю. После конца света вообще ни во что не веришь, только в себя и остальных. Потому что все остальное против тебя. Даже хуже, всему остальному на тебя наплевать. Вот и вся моя вера, выходит. А ты?

– Сегодня только задумался, после разговора с дядей Мишей.

Мария прижалась к его плечу.

– Мы с Федей говорили уже. Я спрашиваю: вот если будет нас двенадцать, и пройдем мы все дружно не пойми куда, дальше что? Он говорит, жить. Как все люди живут. Я первое время думала даже, хочу ли я просто жить, как раньше. А теперь поняла, что хочу. Я, конечно, не старею здесь, и вообще твори, что хочешь, я первое время и творила. Но кайфа уже не было. Вот и поняла, что хочу жизни, когда она настоящая, когда все вокруг настоящее. Чтобы как все, чего-то добиться, вырастить детей, состариться, в конце концов, и помереть, пусть даже потом ничего уже не будет. Жора и остальные парни себя иногда солдатами называют. Им, похоже, пока что по кайфу воевать с этими, блин, силами тьмы. А мне давно уже надоело. Одна радость – людей спасать. Когда увидишь, что тебе благодарны, что не дала их убить – ну, ты сам видел – сразу легче становится, и снова жить можно. Опять я разболталась, прости.

– Говори, – он взял ее за руку. – Говори, сколько нужно.

– Ты как она, – улыбнулась Мария. – Тоже так за руку брала меня – и приказывала: говори, не держи в себе. Я и говорила. А потом ее так же слушала. Мне-то что, мне проще – как всем остальным. А она уже большая, а тело все еще детское. Ну, сам понимаешь.

Николаев покивал.

– Она очень стесняется этой темы, – предупредила Мария. – Уже понимает, что женщина, что ей нужно что-то, кроме игрушек и сладостей, но не знает, что делать. Не говори с ней об этом, если сама не заговорит, ладно? Я уже обжигалась, она со мной чуть не месяц говорить не хотела. Еще тетя Надя с ее нравоучениями... в общем, здорово, что ты здесь, ей на самом деле отец нужен. Ну и я, мама и лучшая подруга в одном флаконе.

Дарья подбежала к ним.

– Здорово! – выдохнула она. – Дядя Сережа, сделай мне еще что-нибудь! А лучше научи!

– Конечно, – он протянул ей руку. – Как у тебя время будет, так и научу.

Дни потекли, наполненные заботами и раздумьями. Днем Николаев развозил – разные вещи и людей, то в черте города, а бывало, что и за город. Сам вспомнил слово «логистика» и стал требовать, чтобы весь план поездок ему давали заранее – если возможно. Садился за карту с навигатором, и за полчаса максимум строил план поездок. Получилось сильно экономить на времени, Жора и остальные парни были в восторге.

Часа в четыре, или в три «работа» заканчивалась, и Николаев ехал домой. Вопрос, чем заниматься по утрам, решился: нашел библиотеку, и, неожиданно для самого себя, принялся изучать историю. По словам Федора, история в каждой такой вырожденной, распадающейся реальности шла немного по-другому, но многие крупные события, опорные точки, или те же, или хотя бы похожи. Так и оказалось.

Дарье нравилось, когда он сидел по утрам на кухне, даже если просто сидел и читал, а не разговаривал. Впрочем, она так увлеклась набивкой всех конспектов и дневников, что и ей было удобнее, если вновь найденный отец молчит. Печатала, улыбаясь, тихонько напевая – слушать было приятно – и только поглядывала иногда, не мешает ли пение. Не мешало.

Почти всегда приходила Кошка – и по ночам наведывалась, не терпела, чтобы двери были закрыты – а потом и утром, на кухню заглядывала.