Клайв Баркер - Жизнь смерти

Он посмотрел на нее, чтобы убедиться, что её не покоробило от этих слов, но, встретив лишь спокойную заинтересованность, продолжал.

- Временами они могут быть очень красивы. Есть в них что-то магическое. Досадно, что все это пропадает зря среди гробовщиков и распорядителей похорон, - он лукаво прищурился. - Уверен, в этом склепе есть на что посмотреть. Странные знаки. Удивительные знаки.

- Я только однажды видела покойника. Свою бабушку. Я тогда была очень маленькой.

- Наверно, это самое сильное воспоминание вашей жизни.

- Нет, не думаю. По правде говоря, я плохо все это помню. Я помню только, что все плакали.

- Да-а.

Он глубокомысленно покачал головой.

- Это так эгоистично, - сказал он, - вам не кажется. Отравлять последнее прощание соплями и всхлипами.

Он вновь посмотрел на её реакцию, и вновь с удовлетворением убедился, что она слушает спокойно.

- Мы ведь плачем по себе, не так ли? Не по покойнику. Покойнику уже ничего не нужно.

Она тихо ответила:

- Да, - и потом громче: - Бог свидетель, это так. Всегда только по себе...

- Вы видите, сколь многому мертвые могут научите, не ударив костью о кость?

Она рассмеялась, он присоединился к её смеху. Она ошиблась при первой их встрече, полагая, что он никогда не улыбается; это было не так. Но едва смех затих, черты его лица вновь обрели то мрачное спокойствие, которое она отметила при первой встрече.

Еще через полчаса своих замысловатых фраз он заторопился по делам. Она поблагодарила его за компанию и сказала:

- Я не смеялась уже несколько недель. Я вам очень благодарна.

- Вам нужно смеяться, - ответил он - Это вам к лицу.

Затем добавил

- У вас прекрасные зубы

После его ухода, она все думала об этом его странном замечании, а также о дюжине других, что он наговорил в тот день. Вне сомнения, он был одним из самых неординарных людей, которых она когда-либо встречала, но в её жизнь он вошел только сейчас - со своим безудержным желанием говорить о склепах, мертвецах и красоте её зубов. Он совершенно отвлек внимание от её нынешних заскоков, выставляя их незначительными по сравнению с его собственными. Домой она шла в приподнятом настроении. Если бы она не знала себя слишком хорошо, то могла бы подумать, что немного в него влюбилась.

По дороге домой и потом вечером она думала главным образом о той его шутке, насчет мертвецов, ударяющих костью о кость, и эти мысли неизбежно привели её к тайнам, скрывающимся в склепе. Раз возникнув, её любопытство не могло угомониться; в ней неуклонно росло убеждение, что она во что бы то ни стало должна проскользнуть сквозь заграждения и увидеть место захоронения собственными глазами. Раньше она не давала волю этому своему желанию. (Сколько раз она уходила с места событий, укоряя себя за излишнюю любознательность!) Но Каванаг узаконил её страсть своим ужасающим энтузиазмом относительно кладбищенских тайн. И вот теперь, когда табу было снято, она захотела вернуться к Церкви Всех Святых и заглянуть Смерти в лицо, а встретив в следующий раз Каванага, у неё будет что ему рассказать. Идея, только зародившись, дала буйные всходы, и поздним вечером она оделась и устремилась к скверу.

Было уже почти двенадцать, когда она добралась, наконец, до Церкви Всех Святых, но там ещё продолжались работы. Прожекторы, смонтированные на опорах и на стене самой церкви, освещали место действия. Трое техников (перевозчики, как их назвал Каванаг) с измученными лицами и тяжелым морозным дыханием стояли перед брезентовым покрытием. Спрятавшись, она наблюдала за ходом событий. Ее начинал пробирать холод, и рубцы от операции заныли, но было ясно, что вечерняя работа возле склепа близится к концу. Перебросившись парой фраз с полицейскими, техники удалились. Покидая площадку, они оставили гореть только один прожектор: церковь, брезент и смерзшаяся грязь погрузились в причудливую игру теней.

Двое полицейских, выставленных в охрану, не очень заботились о своих обязанностях. Какому идиоту взбредет в голову грабить могилы в такое время, не без оснований рассуждали они, и при таком морозе? Отбив несколько минут чечетку на улице, они ретировались в относительный комфорт рабочего домика. Когда они перестали маячить, Элейн выбралась из своего укрытия и с максимальной осторожностью двинулась к заграждению, отделяющему одну зону от другой. В домике играло радио, его звуки (музыка с утра до ночи для влюбленных, проворковал далекий голос) заглушали скрип шагов по схваченной морозом земле.