Владимир Митыпов: Зеленое безумие Земли

Шанкар вздохнул, посмотрел на Бурри, и экран погас.

— Смерть естественна, как и рождение, — сказал себе Бурри. — Естественна... Естественна... Все живое умирает рано или поздно... Незыблемый закон природы... Как это совместить с нашей убежденностью во всемогуществе человеческого разума, если он гаснет так же, как умирают безрассудные твари или распадается неодушевленная природа? Но человеку труднее, потому что он сознает неизбежность собственной кончины. Это знал Аштау, знаю я, знают все, и все-таки это самое страшное и неотвратимое событие никого не трогает до определенного момента, и печаль обреченности приходит к нам очень, очень редко...

Двигаясь осторожно, потому что сейчас в комнате присутствовало что-то огромное и невыразимое, что поглотило миллиарды людей и куда уже ушел Аштау, Бурри зажег верхний свет и медленно оделся. Он ощущал внутри себя огромную щемящую пустоту, и казалось, нет ничего в мире, что могло бы ее заполнить.

Подойдя к двери, Бурри по привычке обвел глазами комнату и, не обнаружив никакого беспорядка, машинально сказал в диктофон:

— Улетаю в Грампиану, Южная Австралия, на кремацию академика Аштау.

В этом не было необходимости, вряд ли кто-нибудь мог его разыскивать...

Лифт поднял его на плоскую крышу здания. В рассеянном свете города-гиганта выступали ряды маленьких одноместных геликоптеров. Бурри сел на округлое сиденье, пристегнулся ремнями и включил двигатель. Над головой с легким треском развернулись упругие соосные винты, послышалось нарастающее жужжание, и плотный поток воздуха обдал лицо. Мягкая уверенная сила приподняла Бурри в воздух, закачала и стремительно вознесла в ночное небо навстречу созвездиям.

Город был построен в последние десятилетия, поэтому высоких зданий в нем почти не было, так же как и улиц в обычном понимании этого слова. Даже сейчас, ночью, было видно, что здания утопают в садах, — на полуосвещенных сферических куполах и плоскостях стен лежали, как призрачный туман, зеленоватые отсветы листвы.

Слышный все время далекий гул стратопланов с каждой минутой становился громче. Где-то за горизонтом стремительно возник и оборвался низкий угрожающий вой гигантского межконтинентального ионолета.

Вдали показалась россыпь разноцветных огоньков воздушного вокзала.

Расстегнув непослушными пальцами ремни и откатив геликоптер на стоянку, Бурри ощутил смутное беспокойство. Никак не удавалось уловить какую-то очень нужную и все время ускользавшую мысль. И вдруг мучительно заныло сердце. Почему же Аштау не подвергся омоложению? Сам не захотел? Или не успели? Как же так?! Ведь он был бы жив... Жив...

Бурри остановился, почувствовав, что на него смотрят. Это был диспетчер, молодой человек в строгом темном костюме. В просторном зале со светлыми стенами и потолком, рядом со светлой панелью огромного пульта этот человек казался существом другого мира, где нет места изменчивым человеческим чувствам, а есть только строгие цифры расчетов.

— Мне нужно в Южную Австралию, в Грампиану, — сказал Бурри.

Диспетчер кивнул и пощелкал выключателями пульта. На молочной поверхности заметались огоньки, словно на пульте разыгрывалась разноцветная буря, что-то щелкнуло, и металлический, лишенный обертонов голос машины произнес:

— Порт Амадиес. Пять часов на стратоплане или полтора на ионолете. От порта Амадиес до Грампианы местная линия — один час двадцать минут.

— Достаточно, — легким движением руки диспетчер выключил машину. — Теперь можно вычислить... Так... — Он задумчиво прищурил серые глаза. — Часов через двенадцать вы будете в Грампиане.

— Мне обязательно нужно уже утром быть в Грампиане, — сказал Бурри упавшим голосом. — Я не могу... Умер академик Аштау, мой учитель, и я спешу на его похороны.

Диспетчер покачал головой.

— Я понимаю, чего вы хотите, — вам нужен спецрейсовый стратоплан. В исключительных случаях право на него имеет каждый. Но, как вы понимаете, для этого нужен ряд объективных условий, которых в вашем случае я не усматриваю. Судите сами: академик уже умер, и ваше своевременное прибытие или опоздание ровным счетом ничего не изменяет.

— Позвольте... — Бурри заволновался, голос его срывался. — Проститься с академиком прибыли очень крупные ученые, они не могут ждать, у них срочные дела... Это же ясно... А согласно воле покойного кремировать его должен я.

— Понимаю. Но те, кто спешит, могут уже улететь, поскольку они, можно считать, уже простились с академиком. Ведь, в конце концов, все это традиция, условности, не больше. Впрочем, мы можем проверить верность суждения, подвергнуть ваши и мои доводы объективному анализу.