Павел Загребельный - Долина долгих снов

Зато Увайс, забыв об усталости, бодро шагал по склону, подставляя свое исхудалое, но весёлое лицо под солнечные лучи, которые падали и падали из голубых небесных просторов.

— Эгей! — радостно выкрикивал он. — Гей-гей-гей!

И вдруг мальчик остановился. Он замолчал и прислушался. В горах возник какой-то странный звук — далёкий и слабый, так что непривычное ухо никогда бы не уловило его. Но Увайс отличил бы этот звук от тысячи других.

Далеко-далеко наверху, там, где должна была быть пещера с цветами Неба, лаяла собачка Битка.

— Эгей-гей-гей! — закричал Увайс и замахал руками, идя навстречу своим спасителям.

— Ты обратила внимание на правую руку Диаса Питара? — спросил Максим Полю, когда они вышли из алтаря.

— Нет, а что такое?

— Посмотри сама.

— А всё-таки?

— Об этом не расскажешь словами.

— Так для чего же ты мне говоришь об этом?

— Чтобы ты завтра обратила внимание.

— Ну хорошо, обращу. А теперь давай спать.

— Попробуем, если альбиносы не вздумают позвать нас на свидание.

— Не думаю. Как видно, тут всё делается без поспешности.

Ночь миновала спокойно. Альбиносы, должно быть, совсем забыли о своих необычных пленниках или были заняты чем-то другим, более важным, потому что Полю и Максима никто не потревожил ни ночью, ни на следующий день. Служитель принёс еду и питьё для Диаса Питара; юноше и девушке не предназначалось ничего, будто их и не было в храме.

— Нам всем тут хватит, дети мои, — сказал Диас Питар, деля еду. — Да разве человек может погибнуть, если он употребляет в пищу всё, что его окружает. Наши деды считали, что во всём есть душа и потому грешно убивать и есть животных. Они не ели ничего зелёного, пока оно не высыхало, потому что во всем зелёном тоже есть душа. Наши деды были ласковые люди. Мы и сейчас ещё такие, но вскоре перестанем быть такими!

Эти слова Диас Питар подтвердил решительным взмахом правой руки, от которой Поля не могла отвести глаз.

Максим сказал вчера правду: правая рука Диаса Питара могла поразить кого угодно. Представьте себе большую мужскую руку, пальцы которой, сильные, подвижные пальцы, сжаты в кулак, и никогда больше не разогнутся. Уже много-много лет эти сильные пальцы ничего не делали, так как перестали двигаться, перестали разгибаться, застыли в этом большом, угловатом кулаке. И пальцы эти жили. Все эти годы на них росли ногти, как растут они у всех людей. А так как ногтям некуда было деваться, то они постепенно впивались в кожу ладони.

Поля не выдержала. Она не могла больше видеть эту стиснутую в кулак руку.

— Кто это вам сделал? — спросила она Диаса Питара, указывая на его правую руку.

— Никто, — просто ответил Диас Питар. — Я сам.

— Сами? Но зачем? — воскликнула девушка.

— В тот день, когда альбиносы бросили меня в этот храм, я поклялся, что буду бороться с ними не на жизнь, а на смерть. В знак этой клятвы я сжал кулак, чтобы не разжимать его до тех лор, пока мой народ не вздохнёт свободно. Я думал так: всё хорошее и нужное мы делаем правой рукой: едим, пишем, собираем рис, обтёсываем камень. А разве борьба с врагом твоего народа — не нужное и не прекрасное дело?

— Да, — согласилась Поля. — Но для чего такая пытка?

— Боль в руке напоминает мне о боли моего народа, — сказал Диас Питар. — Она напоминает также о том, что борьба никогда не бывает лёгкой, что она не обходится без крови и страданий. Я не терял времени даром. Я готовился сам и готовил свой народ к будущей борьбе. Мы научились переносить казалось бы нестерпимую боль, мы можем без содрогания стоять между четырьмя огнями, умеем стоять на голове или балансировать на неимоверной высоте, не боясь потерять равновесие. Мы умеем задерживать дыхание, когда это нужно. Мы можем обходиться без пищи и питья столько времени, сколько нужно для того, чтобы молодой месяц стал полным.

— Если у смуглолицего народа такие выносливые воины, почему же он не восстаёт против альбиносов? — спросил Максим.

— Вскоре он восстанет, — ответил Диас Питар.

Потянулись дни, однообразные, долгие и тоскливые. Диас Питар каждый день царапал что-то на пальмовом листе, молился, делал физические упражнения, среди которых, между прочим, был и опасный подъём почти под самый купол центрального нефа храма, и время для него проходило незаметно.

— Дни идут за днями, как взмахи ресниц, — говорил он.

Зато Поля и Максим не могли сказать так. Для них течение времени превратилось в настоящую пытку. Дни им казались долгими, как годы, скучными и бесцветными, а ночи были полны тревожного ожидания.