Дмитрий Скирюк - Руны судьбы (Осенний Лис - 5)

- Чего вы на меня все так уставились? - угрюмо набычился Мануэль. Меч не отдам: это мой трофей, мои деньги. И потом, сталь - всегда сталь; хорошему оружию всё равно, кому служить.

Возражений не последовало.

Травник, однако, и вправду исчез бесследно, только на пороге хижины валялись ножны от меча. Мануэль подобрал их и после недолгой возни с подгонкой ремешков приладил у себя на поясе. Памятуя речи Смитте, четверо испанцев и немец осмотрели всё вокруг, ища следов, которые упоминал сумасшедший толстяк, но было темно, да и снег вокруг был так истоптан ими же самими, что разглядеть что-либо было затруднительно.

- Как бы то ни было, а этот Смитте говорит правду, - сказал Мануэль. Кто-то был здесь и унёс с собою тело. С такими ранами не ходят, я своё оружие знаю. Когда я брал его меч, этот парень был мёртв, как гентская ветчина.

- Но не улетел же он!

- Может, это тот летучий ублюдок его утащил? - предположил Родригес и посмотрел в затянутое дымкой небо. - Кстати, что это была за тварь?

- Не знаю, - Мануэль покачал головой. - Похож на человека. Маленький, пухлый, лицо щекастое, как груша. Наверное, какой-то местный el duende. [Букв. "Дух места", домовой (исп.)] Я его почти не разглядел, а вы?

- Разглядели бы, тогда б не спрашивали... да...

- Да разбе он летал? - поскрёб в затылке Хосе-Фернандес. - Летать могут только ангелы. И птицы. Не походил же он на ангела! Наверное, скачался на берёбке с дереба, бсего-то и делоб. Берёбку надо поискать...

Верёвки, тем не менее, не нашли. Зато нашли те самые два башмака и шляпу. И шляпа и башмаки оказались чудовищно тяжёлыми. Мануэль залез ладонью внутрь, пощупал, взрезал ножом и отодрал подкладку.

- Глядите-ка, святой отец! - позвал он, поворачивая башмак к лунному свету. - Да тут свинец внутри! Фунта по два в каждом, не меньше.

Все по очереди подержали ботинок в руках.

- Бесовщина какая-то... Зачем это ему было нужно?

- Надо бы девку спытать, - сказал Киппер. - Вдруг она чего расскажет.

- Расскажет, дожидайтесь, - буркнул Санчес. - Вон какие зенки бесстыжие. Упрямая... Я эту породу знаю. Помню, у меня была такая. Мы тогда стояли лагерем в северной Гранаде...

- Дурак ты, Алехандро. Дурак, и сын дурака.

- Это почему это я - дурак?

- В пыточных подвалах все говорят. - Родригес сплюнул на снег, достал из кармана жгут кручёного табака, с отвращением посмотрел на него и засунул обратно. Вздохнул. - Нет, но Анхель, Анхель... Кто ж мог его так зацепить? Мануэль! - окликнул он арекбузира. - А ты точно уверен, что не промахнулся?

- Уверен, - мрачно отозвался тот.

- А если ты... ну, в смысле, если это ты Анхеля...

- Альфонсо, ты с ума сошёл: не мог же я пробить навылет эту халупу!

Родригес почесал в затылке.

- Да, пожалуй, что не мог...

Солдаты ещё раз обыскали хижину, не нашли в ней для себя ничего ценного, разломали пару лежаков, связали из них носилки, уложили сверху труп

Анхеля, взгромоздили всё это дело на плечи и двинулись прочь. Тащить на верёвке пленницу доверили Михелю. Заночевать в проклятой хижине даже никто и не помыслил.

Ночь расцвела горячим заревом пожара.

А когда они под утро добрались до первого распадка и разбили лагерь, то погасло и оно.

* * *

В этом городе цвет, и свет фонарей,

Всё готовит на подвиг, на войну.

В этом месяце дождь ложится на снег

Грохот барабана рождает тишину...

Злобный дождь оплакивал кончину февраля и моросил, почти не переставая. Нудно моросил - сопливо, холодно и грязно. Три дня пути спутались для Ялки в серую кудель разбитых ног,затёкших рук, холодной сырости, солдатской ругани и пустоты. В первую очередь - пустоты. Сил сдерживать её у Ялки больше не было. Тот, ради кого она жила и заставляла себя жить, был уничтожен. Неизбежное свершилось. Пустота проклюнулась, прорвала оболочку, вылезла, как майская гусеница, ощеривая чёрные крючки зубов, и принялась въедаться в душу, как в зелёный, только-только распустившийся листок.

Такое уже было. Сначала - мама, потом - семья...

Потом - она сама.

Потом был травник, рядом с которым Ялка снова захотела жить.

Но теперь всё было кончено. Совсем. Сплющенный талер из ствола испанской аркебузы убил не только травника и белокурого солдата. Он убил и её.

Только умирала Ялка в сто раз медленней и в десять раз больней. Поэтому ей было всё равно, что с нею будет и куда её ведут. Она шла в никуда. Губы её шевелились.

Здесь луна решает,

какой звезде сегодня стоит упасть.

Здесь мои глаза не видят, чем она больна.

Моё тело - уже не моё,