Олег Радзинский - Агафонкин и Время

Я оставил нукеров вырубать жидкий лесок и ставить юранги, а сам пошел обойти родные места. Тайга была гуще, да больше лесной дичи летало меж тяжелых сосновых веток. Я нашел плоский выступ, где стояли полуразрушенные бараки и где я играл с Эрханом, придуманным другом детства. Или он был настоящий и придумал меня? Кто разберет.

Протока вытекала из озера, как и через много лет, когда мы с Л. приходили к большому камню, с которого можно было видеть Вилюй. Протока была шире, чем прежде, словно потом ее пологие берега сдвинули, чтобы Л. было удобно бегать ко мне на свиданья. Я дошел до конца заполненной водой ложбины и чуть не заплакал: бурулган, старый друг, крутился, вертелся, плевался пеной, как и раньше – в будущем. Я сел на наш черный камень и долго глядел на вихрящуюся внизу воронку, в которой дробилось отраженье неба, пока протока не унесла меня в тот, далекий день, который еще не случился. В мое прошлое-будущее, когда я прыгнул в эту воду с лодки-долбленки, в которой остался Партизан Коля.

Берег, скользкий от ила, был совсем рядом, и я проплыл почти все расстояние до него под водой. Я выбрался на землю – немой от ожога холодом – и обернулся: Л. стояла на высоком правом берегу напротив и смотрела на меня. Затем она повернулась и побежала вдоль берега к бурулгану. Я побежал за ней – по своему берегу.

Лодку крутило в черной дыре, захлебывающейся от злости мутной пеной. Нос лодки уже зачерпывал воду, словно старался рассмотреть что-то на дне. Партизан Коля сидел недвижно, положив ладони на колени. Он прикрыл глаза и негромко мычал.

– Коля! – крикнул я. – Коля, прыгай в воду! Плыви к берегу – здесь мелко!

Я знал – бесполезно: Партизан Коля не мог меня понять.

Было холодно: одежда налипла ледяной коркой, стала схватываться морозом, будто снежный наст. Словно внутрь меня налили холодную воду.

Л. смотрела со своего берега молча. Она смотрела на лодку, словно чего-то ждала. Над лодкой кружились сапсаны, спускаясь ниже и ниже. Возможно, они думали, что Партизан Коля – подходящая добыча. Или хотели посмотреть, что случится дальше.

Вдруг лодку дернули вниз, будто кто-то под водой потянул за веревку – пора. Корма поднялась, задралась, и на мгновение – на долю мгновения – бурулган остановился. Я видел, как вода прекратила крутиться, как листья и ветки, захваченные водоворотом, застыли в пенной недвижности и всплыли наверх.

Воздух над рекой перестал быть прозрачным и стал ломким, как лед. Затем лодку выбросило из воронки в расширяющуюся протоку. Ее развернуло кормой к равнодушно текущей мимо реке Вилюй и понесло в широкую серую воду. Партизан Коля сидел к нам лицом – недвижный, спокойный. Он открыл глаза, будто проснулся. Затем снова закрыл, вернувшись в свою пустоту.

Я бежал за лодкой, крича, зовя, требуя вернуться. Л. бежала по своему берегу – параллельно, и так мы бежали, пока земля не кончилась и впереди осталась лишь сизая гладь широкой реки, куда вниз по течению уносило лодку с Партизаном Колей. Над лодкой – крылатый конвой – парили сапсаны.

Мы долго стояли на берегу – каждый на своем, следя за теряющейся точкой на быстро сливающейся с горизонтом реке. Затем Л. повернулась и шагнула в темную хвою тайги. Она мгновенно пропала за колючими ветками, и только мой голос, повторяющий ее имя, зовущий, просящий вернуться, висел над холодной водой протоки.

Я искал ее три года. Л. пропала, словно ее никогда не было. Словно привиделась мне, как мой друг Эрхан из старых, несломанных бараков. Словно не было ее зеленых смеющихся глаз, мягких влажных губ, быстрых ласковых пальцев, маленьких острых сосков, щекотавших ладони. Тайга спрятала, забрала, укрыла ее, и остался лишь белый полукруглый шрам на левой щеке от укуса. Он скоро зажил, но его полоску – словно приподнятая бровь – было хорошо видно на смуглой коже.

Я потрогал шрам старыми пальцами с бугорками кожи, наросшей от натягивания тетивы, и пошел к нукерам, ожидавшим у костра. Они настреляли уток, плававших по озеру маленькими стайками и не боявшихся людей. Ели молча: все знали, что это – конец пути.

Мы ждали два дня. Ждали полнолуния: Данжуур, выросший у озера Хубсугул, наш главный мастер, сказал, что валить дерево для лодки нужно при полной луне. Он обошел окрестный лес и выбрал невысокую лиственницу. Сосна или кедр были бы лучше, прочнее, но я объяснил, что мне нужен каяк на одно плавание.

Данжуур померил диаметр ствола, обхватив обеими руками – оставалось три ладони. Он кивнул, отступил, сделал топором надсечку и протянул мне. Я – старый, высохший от долгого пути, просыпающийся по утрам в жару, поднял топор и неумело ударил по бурому стволу. Топор отскочил, вырвавшись из моих слабых рук, лишь брызнули мелкие щепки. Нукеры наклонили головы, словно не видели немощи Великого Хана.