Александр Соболь - Мир наизнанку

- Да, Карлехар, нам надо быть реалистами и полагаться только на свои силы.

- Тогда будем действовать по всем правилам воинского искусства. Начнем с разведки и рекогносцировки.

- Да, за домом Алькондара надо установить скрытое наблюдение. Причем следить только с помощью зеркал.

- Вы верите в то, что маги не чувствуют взглядов, направленных не прямо на них, а на их изображение? - Карлехар скептически поднял бровь.

- Я не _верю_, а _знаю_, - ответил Фишур.

- Ну тогда вооружимся зеркалами. Нам нельзя терять времени, - произнес Карлехар, вставая.

Визит в Храм Сверкающих оставил в душе Ольгерна Орнета очень тягостный осадок. И дело было не только в том, что у него состоялся долгий и крайне неприятный разговор с жрецом белой мантии Нессекаром Кирлаудитом, правой рукой Светлейшего. И даже прямые и неприкрытые угрозы жреца не произвели на него того впечатления, на которое, очевидно, рассчитывал Нессекар. Ольгерн знал, какой непростой задачей является физическое уничтожение мага высшего ранга, ибо последствия такого шага могут угрожать Ткани Мира. В предельном упрощении каждый маг, начиная с уровня магистра, отвечает за одну или несколько определенных нитей Ткани, и его смерть может привести к их разрыву; а ведь хорошо известно, какие последствия могут иметь обрывы нитей даже обычного полотна. Но - и Ольгерну были ведомы такие случаи иногда деятельность мага начинала угрожать Ткани Мира больше, чем обрыв одной или нескольких ее нитей; тогда мага ожидало уничтожение. И поскольку Ольгерн знал, что его действия не угрожают целостности Ткани, то не особенно переживал за свою личную безопасность, справедливо полагая, что жрец ведет на него всего лишь психическую атаку, чтобы добиться полного и беспрекословного послушания.

Худо было другое: Ольгерна Орнета не покидало ощущение, что в храм его пригласили не столько для "промывания мозгов", сколько для того, чтобы не дать ему возможности присутствовать на церемонии чествования Рангара. Означать это могло только одно: на Дворцовой площади затевалась какая-то пакость, какой-то грандиозный обман, который он мог, но не должен был разоблачить...

Душа Ольгерна Орнета рвалась прочь из храма, но он вынужден был все вытерпеть; и когда закончился, наконец, невероятно долгий Ритуал Почтительного Расставания и он вышел из отливающего холодным белым огнем центрального портала храма, светлые тени вечера уже легли на Верхний город.

Он огляделся. Одинаковые двухэтажные домики концентрическими кольцами располагались вокруг храма. Каждое кольцо домов имело свой цвет сообразно цвету мантий проживающих в нем жрецов: белый, пурпурный, серый, желтый, зеленый... Стояла тишина; никакие звуки не долетали сюда ни из Среднего, ни тем более Нижнего города. Праздник уже, видимо, закончился.

Отсюда, сверху, хорошо были видны широкое устье Ангры и залив, куда она впадала, тонкие нити причалов пассажирского и грузового портов, путаница доков и вереницы складских помещений; на глади залива и у причалов прикорнули корабли, с высоты казавшиеся игрушечными. Словно что-то позвало туда гранд-мага, тревожно и властно, и он заторопился вниз.

Лада долго не могла добиться от отца ничего вразумительного по поводу своей болезни. Пряча от дочери глаза. Дан Зортаг знай твердил о "падучей хвори", против которой оказался бессилен и островной маг Лаурик Муун. Наконец, отчаявшись добиться от отца правды уговорами, Лада пригрозила, что не будет есть и пить, пока не узнает истины.

Крайне редко видела Лада отца плачущим, но тут слезы ручьем полились из его глаз, и он пробормотал, запинаясь:

- Не могу... ой не могу я тебе правды поведать. Ладушка, доченька моя... Кровную клятву дал я, иначе убили бы тебя. Одно скажу: не было тебя все это время на острове. А как уплыла ты отсюда и как привезли - не могу сказывать... ведомо же тебе, что бывает с нарушившими клятву. Не спрашивай меня более об этом, шибко тяжко мне покуда... а спрос твой еще горше делает...

Лада подошла к плачущему отцу, опустилась перед ним на колени и прижалась лицом к его большим, сильным, пропахшим океаном рукам:

- Прости меня, папа. Я больше никогда не спрошу тебя... об этом. Сама вспомню, будет на то воля Создателя. А сейчас идем завтракать, я приготовила рыбу в белом соусе, такую, как ты любишь.

Они сели за стол и начали молча есть. Дан Зортаг уже не плакал, глаза его были красные, но сухие, и зрела в них какая-то тяжелая, трудная мысль.

Лада, совсем не испытывавшая аппетита, вяло поковырялась вилкой в тарелке, подцепила кусок рыбы, положила в рот... и вдруг тошнота комком подкатила к горлу, потемнело в глазах...