Александр Соболь - Мир наизнанку

Фишур послушно спрятал флягу. Он тоже чувствовал, что завтрашний день будет совсем особым, и пережить его будет очень трудно. Если вообще возможно.

- Этой ночью будем дежурить только мы с Фишуром, - тоном, не допускающим возражений, сказал Рангар. - Вначале я, затем Фишур, потом снова я Ты будешь спать и постараешься как можно лучше отдохнуть Завтра тебе понадобятся все твои силы.

- Да, Рангар, - едва слышно откликнулась девушка. Вот уже вторые сутки, как будто бы чья-то беспощадная рука сдавила ей сердце, да так и не отпускала. Такого она не испытывала даже перед Холодным ущельем.

...Уже засыпая, она отдернула полог фургона, словно повинуясь какому-то внутреннему толчку.

Облитый призрачным изумрудным светом взошедшего Гор-Туарма, Рангар сидел в странной позе с поджатыми и скрещенными ногами и вертикально соединенными перед грудью ладонями. Глаза его были устремлены вверх, такие же темные и бездонные, как и небо, которое в них отражалось.

Утром она застала его в том же положении, похожего на каменное изваяние в сером мареве рассвета, и рука, не отпускавшая ее сердце, сдавила его еще сильнее.

Но тут Рангар взглянул на нее, улыбнулся, и глаза его вспыхнули нежностью:

- Проснулась, Ладушка? Ну и славно.

И страшная чужая рука отпустила сердце, и оно забилось вольно и ровно, разве что чуть учащенно, разгоняя застывшую кровь по жилам; и впервые после смерти Тангора настоящая, а не наигранная улыбка осветила ее лицо, и она потянулась к Рангару, как цветок к солнцу.

...В это утро Рангар любил ее с такой доселе невиданной страстью, с таким самозабвением, что потом, когда они лежали в объятиях, обессиленные, ей даже стало страшно.

Потому что это было словно в последний раз.

В эту ночь Рангар почти не спал. А когда все же прикорнул на тэн-другой, сон словно был не сон, потому что спало тело, а дух бодрствовал, и в распахнутые шлюзы сознания вольно проникали странные мыслеобразы, но все-таки законы сна диктовали свое, и эти образы не могли восприниматься и трактоваться адекватно, и поэтому когда он проснулся, то вертящиеся в голове знакомо-незнакомые слова "монохроматическое излучение", "колебание в противофазе", "интерференционное затухание" воспринял как приблудные, случайно забредшие из-за завесы, из той части сознания, где таилась его прежняя память. И конечно, он не мог и предположить, что в этих словах хранится разгадка всей той жути, что ожидала его. Ладу и Фишура днем, утро которого уже наступило.

Установившийся распорядок был строго выдержан и на этот раз: подъем, тренировка, умывание, завтрак. Вот только тренировались усерднее, умывались тщательнее да завтракали калорийнее. И когда выехали на тракт, усыпанный розовыми блестками восходящего солнца, по-прежнему на козлах фургона восседала Лада, а рядом неторопливо рысили верхом Рангар и Фишур, но теперь запряжен был только один тарх, а другой, оседланный, бежал рядом с фургоном, так что Лада могла в любой момент превратиться из кучера во всадника.

Тэна через три они, не останавливаясь, проехали какую-то деревушку, где даже зоркий глаз Рангара не смог приметить ни одного человека. Лишь занавеска слабо шевельнулась в окне одного из придорожных домов - и все.

Еще через тэн небо как-то необычно изменило цвет, слово в густую голубизну подмешали охры. В ушах возник едва слышный, точно комариный, звон. Вновь замигало синими сполохами кольцо Рангара, и вновь как-то неуверенно, словно в растерянности. На горизонте, где ровный как стрела тракт превращался в точку, встали к небу исполинские туманные столбы. Небесный свод продолжал менять цвет, и теперь по нему поползли разноцветные полосы.

"Ого! - подумал Рангар, сжав зубы. - Да тут, кажется, задействованы такие силы, что не только нас могут стереть с лица планеты, как букашек, но и саму планету отправить в тартарары".

Он посмотрел на Ладу. Девушка ехала бледная, с плотно сжатыми губами, а в широко открытых глазах, устремленных вперед, плескались страх и ненависть. Впрочем, ненависть преобладала, и Рангар подумал, что когда дойдет до схватки (если дойдет!), то выпущенные стрелы точно лягут в цель.

Фишур тоже был бледнее обычного, но выражение его лица поразило Рангара: в жестком прищуре глаз полыхала ненависть гораздо более жгучая, а губы были сложены в улыбку презрительную и вызывающую, будто предназначенную адресату вполне конкретному и хорошо ему, Фишуру, известному. Рангар даже рот открыл, чтобы спросить об этом, но не успел.