Мишель Фейбер - Под кожей

Иссерли подступила поближе, ей нужно было видеть лицо водселя — поблескивавшие под лысым куполом его головы свиные глазки были слишком малы, чтобы она могла издали прочитывать их выражение. А она не должна была — любой ценой — пропустить то, что в них вот-вот обозначится.

Месячник моргал, быстро-быстро; огромный лоб его пошел морщинами. На него надвигалось нечто, способное превозмочь его стоическую выносливость. Он уже научился полагаться лишь на собственную огромную тушу, на свое безразличие к неудобствам. Но сейчас чувствовал, что для предстоящего сил ему может и не хватить. Беспокойство нарастало в нем, силясь отыскать место для самовыражения на его перекормленной физиономии.

Этот водсель, хоть и напичканный успокоительным, боролся — не с мужчинами, которые удерживали его, но, скорее, с собственной памятью. Ему казалось, что он уже где-то видел Иссерли. А может быть, он просто сообразил, что только Иссерли и обладает в этом помещении хоть каким-то сходством с ним. Если кто-нибудь с ним что-то и сделает, так наверняка она.

Иссерли подступила к водселю еще на шаг, предоставив ему возможность сосредоточиться на ней. Она тоже пыталась отыскать в своей памяти место, в котором он укрывался. Ресницы водселя — единственные уцелевшие на его голове волоски — были на редкость длинными.

Он с такой натугой пытался припомнить Иссерли, что, похоже, и не заметил, как ко лбу его опускается что-то похожее на штуцер бензинового шланга, прикрепленный длинным, гибким кабелем к основанию «Люльки». Унсер приложил металлический кончик «штуцера» ко лбу водселя, к гладкому участку между двумя морщинами, и сжал его рукоять. На миг освещение Разделочной почти неосязаемо потускнело. Водсель успел моргнуть только раз, а электрический разряд уже просквозил его головной мозг и ушел в волокна спинного. Легкий дымок поднялся над становившимся все более темным пятном на его лбу.

Унсер, отдернул подбородок водселя, отчего шея животного выставилась всем напоказ. А следом грациозными, порхающими движениями запястья вскрыл ее артерии и отступил, когда из них ударила кровь, такая горячая, что над ней завился парок, казавшаяся поразительно красной на серебристом металле поилки.

— Да! — невольно вскрикнула Иссерли. — Да!

Крик ее еще продолжал звенеть по углам Разделочной, а всякая деятельность в этой комнате уже прекратилась. Страшное молчание повисло в ней и тонкая напевная музыка делала его лишь более страшным. Единственным, что сохранило здесь способность к движению, была кровь, безостановочно бившая из рассеченной шеи водселя, пенясь, поблескивая, бурля, заливая его лицо и бритую голову, колыша ресницы, как колышет волна прилива побеги морской травы. Мужчины — Унсер, Енсель и прочие — стояли, точно закоченев. И каждый смотрел на Иссерли.

Она же согнулась в три погибели, едва не упав, и сжимала и разжимала пальцы рук в муке обманутых предвкушений.

Острие скальпеля, который Унсер так и держал в руке, висело над телом водселя; Иссерли знала наверняка — следующим движением он вскроет это тело от шеи до паха, распахнув плоть животного, как передок комбинезона. И с вожделением вглядывалась в нож, еще продолжавший висеть в воздухе. Но затем Унсер разбил ее надежды в прах, отведя от водселя руку и уронив скальпель на подносик.

— Извини, Иссерли, — негромко сказал он, — но я не думаю, что тебе стоило сюда приходить.

— О, прошу тебя, — смущенно поеживаясь, взмолилась она. — Не обращай на меня внимания.

— Мы здесь делаем нашу работу, — сурово напомнил ей Главный раздельщик. — И эмоции к ней никакого отношения не имеют.

— Я знаю, знаю, — подобострастно согласилась Иссерли. — Прошу тебя, продолжай, как будто меня тут нет.

Унсер склонился над «Люлькой», заслонив от Иссерли окутанную парком голову водселя.

— Думаю, тебе лучше уйти, — сказал он, с преувеличенной четкостью выговаривая слова. Взгляды Енселя и остальных мужчин нервно сновали между ним и предметом его недовольства.

— Послушай… — прокаркала Иссерли. — Что тебя смущает? Почему ты не можешь просто… просто…

Она опустила взгляд на свои руки, заметив, что все смотрят на них. И с ужасом увидела, как пальцы ее рвут воздух, словно пытаясь выдрать из него что-то ногтями.

— Енсель, — опасливо произнес Унсер, — по-моему, Иссерли… нехорошо.

Мужчины начали придвигаться к ней по мокрому полу, отражения их подрагивали в его глянце.

— Не подходите, — предостерегла их она.