Александр Тюрин - Фюрер Нижнего Мира, или Сапоги Верховного Инки

Утром тошнило. А еще мутило, кружило и шатало. Как мне впоследствии объяснили, чтобы предохраниться от самопала, надо внимательно проверять, присутствует ли на бутылке «Распутина» стереопортрет отрицательного исторического персонажа. И если даже присутствует, то надо разбираться, моргает он правым или левым оком. Короче, когда утром зазвонили в дверь, у меня работал только мозжечок. Поэтому отворил я сразу, как будто подсознательно надеялся, что мне поднесут качественную опохмелку и соленый огурец впридачу. Но едва взгляд сфокусировался под неожиданно ярким солнцем, ударившим через разбитое лестничное окно прямо в мой глаз, то на сетчатку легли образы трех сограждан. Армейского лейтенанта и двух омоновцев, коих бы век не видеть.

Лейтенант глядел ласково, как голубь мира. Омоновцы были чем-то озабочены, они, похоже, торопились и не расположены были к церемониям — судя по качающимся в их руках дубинкам. Я представил одну из них опустившейся со стуком на мою макушку, и меня так замутило, что едва не стравил на гостей.

Однако благоразумный лейтенант чуть отошел и выдержал паузу, достаточную для того, чтобы я сообразил — это призыв. Родина позвала на ратный труд и подвиг — и я попался под повестку. Сейчас как раз гребут офицеров запаса моего возраста. Это потому, что каждая следующая горячая точка как правило раскаленнее, чем предыдущая. Кругом бандиты, боевики, кругом мусульмане, буддисты. Одни вреднее других.

— Вот именно, — хмыкнул читающий мысли лейтенант. — На медосмотр поедешь сейчас. Домой уже не вернешься. Вечером отправка — бесплатный билет в южную сторону у тебя уже имеется, так что не волнуйся.

— Но товарищ лейтенант, почему именно сегодня? — заныл я.

— Потому что мы к тебе приходили и вчера, и неделю назад, но никто не открывал. Твое время истекло, — вежливо объяснил армеец. — Однако ты не мельтеши, спокойно собирайся, у тебя в запасе целых десять минут. Мы на лестнице культурно подождем.

Когда я обернулся, чтобы идти вглубь квартиры, то почему-то вспомнил Чарли Шина из «Апокалипсиса», который при схожих обстоятельствах показал пришедшим офицерам голую задницу. Интересно, намного ли лучше смотрятся давно нестираные семейные трусы?

Я собирался, бросая в портфель первые обозначившиеся в глазах вещи — носки, домашние тапочки, губную гармошку, фталазол, русско-турецкий словарь, — и думал, что одна дополнительная неприятность не слишком испортит список уже имеющихся. Бросил взгляд на свое жилье, телевизор «Рекорд» и шкаф стиля ампир, найденный на помойке — кроме этих предметов некуда адресовать «до свиданьица». Бывшая жена с сынишкой где-то в Шувалово, бывшая мать с сестренкой где-то в Африке, неизвестный отец где-то в одном из миров.

А потом был медицинский осмотр в хмуром слякотном районе за Финляндским вокзалом. Небрежные взгляды утомленных врачей дополнялись подсчетами имеющимися у меня на данный момент органов:

— Яичек — два, пенис — один…

— Доктор, у меня еще гастрит и простатит…

— Это нормальные мужские болезни. Вот если бы у вас было три яичка или два пениса, мы бы подумали. Кроме того, согласно вашей учетной специальности, вы — тыловик-транспортник, значит, с харчами и с теплым сортиром все будет в ажуре. Годен, годен, дорогой… Следующий!

И военком меня утешил, мол, будешь в транспортной комендатуре встречать и провожать поезда, и с дружественной ухмылочкой поздравил с поступлением на действительную службу в ряды вооруженных сил.

Если военком согласился бы мне внимать, я бы порассказал о том, что и в самом деле кончал Ленинградский железнодорожный институт, но по специальности трудился не более трех месяцев. А те премудрости, что в меня на военной кафедре закачали, вообще испарились из головы на следующий день после экзамена.

Впрочем, вечером я уже лежал на полке плацкартного вагона и обо всем таком мог беспрепятственно трындеть своим попутчикам — контрактным бойцам. Но это воинство Перуна и Одина, эти грубые мужские силы торопились на бой, в атаку, и мои жалобы отлетали от них как ошпаренные.

Однако, алкоголь, известный под русским именем «бухало», вскоре объединил нас всех, и я, наяривая на губной гармошке про вчерашний день «Yesterday», забыл, что был неудавшимся железнодорожником, музыкантом, у которого медведь на ухе сидит, не тем мужем, художником-дальтоником, литератором, бесконечно далеким от народа.