[ сборник ] - Этот добрый жестокий мир

— А конкретней?

— Устал я от того, что мы проворачиваем! — стукнул себя в грудь Чемоданов. — Воротит, Сурен Тимурович. Давайте честно!

Так, подумал Сурен Тимурович, пятьдесят на счете, акции продать, еще десять, квартира — сто, если по-скорому, э-э-э… что-то есть у Зои…

— Что? — отвлекся он от подсчета, наставив на главного бухгалтера бесцветные, много чего повидавшие спаниелевые глаза. — Что за честно?

— По-белому!

Сурен Тимурович вздрогнул.

— Коля, откуда у вас такие мысли? Хотите в отпуск? На аравийское побережье, в пятизвездочный отель? Я вижу, вам это необходимо.

— Не хочу, — сказал Чемоданов. — Честно.

— Ну хорошо, — наклонил седую голову Сурен Тимурович, становясь еще печальнее, — и как вы это себе представляете? — и тут же жестом остановил открывшего было рот Чемоданова: — Не надо, я сам скажу вам, Коля, как участнику нашей долгой совместной деятельности. Допустим… допустим, мы начнем с вами, только мы с вами, наш «Пневмопластпром», работать честно. Это, извините, никаких связей в муниципалитетах, никаких контрактов, никаких кредитных льгот. Бог с ними, Коля, я думаю. Покрутившись, обойдемся без них. Обороты упадут, конкуренты займут наше место… Бог и с этим! Но неужели вы, Коля, хотите отдать все свое кровно заработанное государству?

— Не все, — нахмурился Чемоданов.

— Все, — улыбнулся Сурен Тимурович. — Нас оберут, Коля. Вы же главный бухгалтер. Тридцать процентов с зарплаты. Мы же будем платить честные зарплаты? Двадцать процентов с прибыли, если она еще будет. Плюс имущество. Если честно, если активы не в офшоре…

— И пусть! — выдохнул Чемоданов.

— Да-да, мы будем честные, но бедные… Это тоже, знаете, Коля, вполне можно вытерпеть. Невозможно терпеть, когда за наш счет будут богатеть другие!

— Государство?

— Государство — это тоже люди, Коля. Чиновники и управленцы. И их родственники, их друзья, друзья друзей и бизнес этих друзей. И получится, Коля, как другу вам говорю, не подумайте, что со зла, что вы сухонький хлебушек жуете, а они с икорочкой, только икорочка — она ваша. То есть вами заработанная и вами же добровольно отданная.

Чемоданов посмотрел на Сурена Тимуровича:

— А если они тоже — честно?

Это было настолько смешно, что у Сурена Тимуровича закололо сердце. А звон, послышавшийся ему в большом ухе, позвал в родное и далекое местечко под Армавиром.

Агарац, ес кез каротум ем…

— Ну что ж вы, Коля!

Самое удивительное, что Сурен Тимурович, как обычно, покинул здание заводоуправления в шесть часов вечера, запер сейф, сдал ключи охране, и больше его никто не видел.

Чемоданову было легко.

Они съездили к детям на другой конец города, потом смотались на дачу. Катя была то задумчива, то весела.

В ее глазах Чемоданов то и дело ловил странные огоньки.

Возвращались с грядок вечером, усталые, навозившиеся в земле с луком и редисом, с огурцами в теплице.

— Знаешь, — сказала Катя уже на подъезде к городу, — как-то спокойней.

— Ты про что? — спросил Чемоданов.

— Про честность твою.

— А-а…

— Я вот вспоминаю, как нас, пятерых, родители растили. Тоже как-то без особых денег. И в школу по очереди ходили, и одежды на всех не было. И пил отец иногда так… с кулаками за мамой бегал… Выросли же.

В голосе супруги послышалась грусть.

— Ну Кать, ну что ты! — сказал Чемоданов.

Супруга всхлипнула, уткнулась мужу в плечо.

— Жили-жила, — сквозь слезы произнесла она, — а вроде и не жила будто, как в тумане все: деньги, деньги. Только сейчас…

И она зарыдала в голос, содрогаясь и щекоча Че-моданова собранными в пучок волосами.

— Да я и сам, — сказал Чемоданов, — я и сам.

За квартал до дома не повезло.

Белобрысый сержант дорожно-постовой службы махнул жезлом, приглашая остановиться у притулившейся к тротуару служебной автомашины.

— Здравствуйте, — заглянул он в окно, едва Чемоданов притормозил, — нарушаем?

— Сегодня — нет, — сказал Чемоданов.

— Ну как же, — сержант дохнул перегаром, — у меня… на радаре, вот…

Под нос Чемоданову на короткое время сунулся прибор, мелькнул стеклянный кругляшок.

— Видите?

— Нет.

Сержант нашел взглядом осоловелых глаз сидящую на пассажирском сиденье супругу.

— Ну вы-то хоть, — обратился он к ней, — сказали бы своему, что я не отстану. Мне же много и не нужно, — икнув, он поелозил в окне. — Максимум — триста.

— А совесть? — спросил Чемоданов.

Сержант сдвинул брови.