Роберт Сойер: Мнемоскан

В этой ссоре не было ничего особенного. Клянусь Богом, ничего. Мы с папой ругались миллион раз до этого, но ничего ужасного не происходило. О, он пару раз выгонял меня из дома, а когда я был маленьким, отсылал к себе комнату или лишал карманных денег. Но ничего подобного этому никогда не случалось. Я снова и снова прокручиваю этот момент в голове; он преследует меня. И то, что его он не преследует, что он ничего этого не помнит, меня ничуть не утешает. Вообще не утешает.

Дед моего отца сделал состояние в пивоваренной индустрии — если вы вообще знаете что-нибудь про Канаду, то наверняка знаете «Sullivan's Select» и «Old Sully's Premium Dark». Денег у нас всегда было как дерьма.

«Как дерьма». Так я тогда выражался; полагаю, воспоминания об этом возрождают и мой тогдашний лексикон. Когда я был подростком, то на деньги плевать хотел. Фактически, я даже соглашался с большинством канадцев, что прибыли, получаемые крупными корпорациями, неприличны и недопустимы. Даже в якобы эгалитарной Канаде богатые становились богаче, а бедные — беднее, и я это ненавидел. Тогда я ненавидел много всего.

— Где ты это взял? — кричал мой отец, потрясая фальшивым удостоверением личности, которым я воспользовался, чтобы купить травки в местном «Макдональдсе». Он стоял на ногах; он всегда вставал, когда ругался. Отец был худощав, но, я думаю, считал свой двухметровый рост устрашающим.

Мы были в его «берлоге» в доме в Порт-Кредите. В Порт-Кредит вы попадаете, если после выезда из Торонто едете дальше на запад вдоль берега Онтарио, и даже тогда — когда же это было? думаю, в 2018 — это всё ещё был преимущественно белый район. Богатый и белый. Окна выходили на озеро, которое в тот день было серым и неспокойным.

— Друг сделал, — ответил я, даже не взглянув на удостоверение.

— Так вот, ты больше не встречаешься с этим другом. Господи Иисусе, Джейк, тебе же всего семнадцать. — Тогда, как и сейчас, покупать алкоголь и марихуану в Онтарио разрешалось с девятнадцати лет; табак — с восемнадцати. Вот и представьте.

— Ты не можешь мне указывать, с кем мне встречаться, — ответил я, глядя в окно. Над волнами кружились чайки. Если они могут подниматься к небесам, то почему мне нельзя? С помощью травки.

— Ещё как могу, — взревел отец. У него было длинное лицо и густая тёмная шевелюра, начинавшая седеть на висках. Если то был 2018-й, то ему, значит, было тридцать девять.

— Пока ты живёшь под моей крышей, ты будешь делать то, что я говорю. Предъявление фальшивого удостоверения — серьёзное преступление.

— Серьёзное, если ты террорист или похититель личности, — сказал я, глядя на него через широкий стол тикового дерева. — Детей всё время ловят на покупке травы; всем плевать.

— Мне не плевать. Твоей маме не плевать. — Мама снаружи играла в теннис. Было воскресенье — единственный день, когда отец обычно не работал. И вот в этот день ему позвонили из полицейского участка. — Продолжишь выкидывать такие штуки, и…

— И что? Никогда не стану таким, как ты? Да я молюсь об этом! — Я знал, что это ударило в самое яблочко. Когда он бесился по-настоящему, у него всегда вздувался вертикальный сосуд посреди лба.

Я обожал, когда мне удавалось его до этого довести.

— Ты мелкая неблагодарная тварь, — сказал он подрагивающим голосом.

— Хватит с меня этого дерьма, — ответил я, поворачиваясь к двери и собираясь покинуть поле боя победителем.

— Нет уж, ты меня выслушаешь! Если ты…

— Отвянь, — сказал я.

— …не прекратишь…

— Я всё равно ненавижу это место.

— …вести себя как идиот…

— И я ненавижу тебя!

Молчание. Я повернулся и увидел, как он падает в своё чёрное кожаное кресло. Когда он завершил падение, кресло повернулось на половину оборота.

— Папа! — Я быстро обежал стол и кинулся к нему. — Папа! — Никакого ответа. — О, Господи! Нет. Нет, нет… — Я поднял его с кресла; в моей крови было столько адреналина, что я едва ощутил его вес. Уложив его долговязое тело на деревянный пол, я кричал: — Папа! Очнись, папа!

Я зацепил ногой корзину для бумаг со встроенным шредером; бумажные ромбики разлетелись повсюду. Скорчившись рядом с ним, я попытался нащупать пульс — пульс был, и он вроде бы ещё дышал. Но он никак не реагировал на то, что я говорил.