Илья Стальнов - На острие углы

И вот гулко, будто отдаваясь эхом, прозвучали в тишине пустого дома мои слова, почерпнутые из колдовской книги, дающей власть над стихиями и духами

- Призываю тебя, дух Луны. Властью, данной мне самим сатаной, Асмодеем и Бельфегором. Приди и отдайся под волю мою!

Голова моя шла ходуном. А в глазах то мутнело, то предметы приобретали необычайную четкость...

Вокруг меня начал вращаться, набирая силу и скорость, смерч. И в этом смерче стали возникать заскорузлые руки и безумные глаза. Потоками лились кровь и гной. Чьи-то желтые когти рвали свое брюхо и оттуда вываливались внутренности, которые тут же уносил страшный вихрь. Но ничто не могло проникнуть внутрь круга, очерченного мелом и украшенного пентаграммами и именами черных царей Террора.

Дух Луны явился ко мне в теле широком и белом. Он был огромен, лицо его выражало бешенство и неуемную злобу. Точнее, не лицо, а лица Четыре. Одно там, где и положено, второе на затылке, и еще два на коленях. Он колыхался и, казалось, отражался в кривом зеркале.

- Чего хочешь, Магистр?

- Я жажду смерти.

- Чьей?

- Ты знаешь!

- Я знаю, повелитель...

* * *

С трудом я оторвал голову от подушки, будто голова моя весила не меньше пуда. И по этой голове били палками, как по пустому чугуну... Но, конечно, по ней никто не бил. Просто кто-то барабанил в дверь.

- Кто? - через силу прохрипел я.

- Зонненберг, - донеслось из-за дверей. - Подождите минутку, сейчас!

Я встал, торопливо оделся. Плеснул на пол воду из бадьи и наспех вытер очерченный мелом круг

- Вы опять больны, - с укором, будто утверждая печальную, неопровержимую истину, покачал головой Зонненберг, еще в дверях остановившись и оглядев меня изучающе.

- Немного прихворнул...

Ночная мистерия вытянула из меня все силы, Было ощущение, что вчера я очень крепко перебрал крепкого местного зелья, именуемого медовухой Со временем, может быть, это пройдет. Когда силу темного мира я буду вызывать таким же небрежным и легким движением, как сегодня ставлю кружку на стол. Но вчера я еле дополз до кровати.

- Нужно будет снова направить к вам Винера.

- Нет, ни в коем случае! - чересчур поспешно возразил я.

- О, мой друг. Вам не следует его опасаться. Он обладает непривлекательной внешностью, зато душа и помыслы его чисты и высоки

- Вы забываете, что я сам врач, и уж как-нибудь о себе позабочусь... К тому же плохая рекомендация, когда врача лечит его коллега, не правда ли?

- Верно, ха-ха! - гость рассмеялся с каким-то облегчением.

- Вы не представляете, как я благодарен вам за постоянную заботу.

- Бросьте, просто вы мне по сердцу, Эрлих. Кроме того, я считаю своим долгом заботиться о соотечественниках по праву старейшины нашей общины в этом городе. Только в последнее время заботы эти становятся все печальнее.

- Опять что-то случилось?

- О да. Ночью погиб еще один наш соотечественник. Его звали Геншель. Непонятно все это. Ему вонзили кинжал в сердце. И инкрустация на рукоятке оружия точно такая же, как на кинжале, которым закололи Бауэра. Такого рисунка я еще никогда не встречал - змея, оплетающая солнце.

Я воспринял эту весть совершенно спокойно. Ни один мускул не дрогнул на моем лице.

Да, сообщение Зонненберга меня не поразило. Иначе и не могло быть. Я не знал, как именно это произойдет, но то, что возжаждавший смерти Магистра самонадеянный Боров к утру будет мертв, в этом я не сомневался.

- Здесь кроется какая-то страшная тайна, - заметил я.

- Кроется... Только бы не было больше крови... - согласно кивнул Зонненберг. - До свидания, мне нужно выполнить скорбный долг...

Когда Зонненберг покинул мой дом, я посмотрел ему вслед и рассмеялся. Смеялся я так, как не смеялся никогда - зловеще и невесело...

Аппетита у меня не было, так что обед я пропустил. Я заметил, что ем все меньше. И в зеркале в углу отражалось мое осунувшееся лицо, И мои горящие глаза сразу приковывали взор...

Полтора часа после полудня какой-то мальчишка принес записку. Он бесцеремонно стучал в мою дверь, а когда я открыл, деловито протянул мне сложенную вчетверо бумажку.

- Возьмите, барин.

- От кого?

- Не велено говорить.

Я хотел схватить его за рукав, но он проворно вывернулся и бросился прочь.

- Прощевайте, барин!

Я развернул бумажку. Там шел убористый текст на немецком языке. Почерк был немножко корявый, но не от того, что писавший был недостаточно грамотен. Наоборот, это был почерк человека, для которого письмо - занятие ежедневное и порядком поднадоевшее.